Две польские премьеры на московских сценах прошли подряд, день за днем: «Ивонна…»1 и «Наш класс» в Вахтанговском (см. нашу рецензию см). Если учесть, что в те же дни в питерском Театре им. Ленсовета состоялась премьера «Венчания» Гомбровича, то осень получилась в столицах «польским сезоном».
Перед выпуском «Ивонны» Театр Наций и Польский культурный центр тщательно готовили театральную публику к восприятию мало шедшего в России и непростого для понимания автора: лекция, круглый стол, театрализованная читка «Венчания». К сожалению, мало кто знал об этом. А напитаться художественным миром Гомбровича интересно и полезно. Пьесы Гомбровича не открываются ключом психологического театра, он раздражает, дразнит. «Художник должен быть претенциозен», — написал Витольд Гомбрович в своем дневнике. В российском театре если и было нечто аналогичное, пожалуй, это обэриуты. Но они остались нашей домашней игрой. А постановок Гомбровича в мире немало: в Швеции, Германии, Франции, Америке, Аргентине и даже Индии. В России до этого времени ставили только «Ивонну» как наиболее внятную и очерченную по форме, хотя и она загадочна. Загадка пьесы — в самой Ивонне, заглавной героине, почти ничего на протяжении всего действия не говорящей. Загадка и в решении Принца — вдруг, без объяснений, объявить незнакомую непривлекательную девушку своей невестой. Это можно объяснить скукой, желанием развлечься или досадить своим близким. В трактовке режиссера Гжегожа Яжины странный поступок Принца продиктован скукой. Правда, в спектакле Ивонна (Дарья Урсуляк) не дурнушка, как у Гомбровича. Но она привлекла Принца (Михаил Тройник) не как женщина, а как существо инакое. Ивонна не испытывает трепета, не заигрывает с ним, она не похожа ни на кого. Она — как новое насекомое для энтомолога, и Принц забирает ее в свою «коробочку». Поначалу он испытывает злорадное превосходство: вот, мол, я какой — свободен от предрассудков, никто мне не указ. Демонстрация новой живой игрушки во дворце производит грандиозное впечатление. Ее настоящесть выводит всех из себя, заставляет сбросить маски.
Поляки считают, что Гомбрович — это лекарство от консерватизма. Именно такое и показано в спектакле Яжины. Еще до начала Второй мировой войны (пьеса написана в 1938-м) Гомбрович ощутил в новом поколении опасность тоталитаризма, готовность все сделать для своих вождей. Он посетил Италию и в Венеции познакомился с группой молодых летчиков. Писатель задал им прямой вопрос: «Что если Муссолини прикажет вам все это уничтожить? — и показал на Дворец дожей, площадь Св. Марка. — Что вы сделаете?» «От всего этого ничего не останется», — услышал он хладнокровный ответ.
Вот откуда растут ноги этой пьесы и этого спектакля: протест против канона, против регламентированного на сто процентов существования. Появление чужого в закрытой среде подобно детонатору. Бесхитростная, молчащая Ивонна представляет опасность своей неподчиненностью правилам игры. Каждый прозревает в ней что-то сокрытое в нем самом. Ее присутствие заставляет людей заглянуть в себя, а это больно, стыдно. Настолько, что Король требует от Камергера (блестяще прорисованный Сергеем Епишевым эстет, умнейший «серый кардинал») убить девушку.
Смерти невесты желает и жених, он уже наигрался. Тягостна сцена, в которой Принц и его друг Кирилл (Кирилл Быркин) опутывают связанную по рукам и ногам Ивонну приборами и снимают осциллограмму ее мозга. Задают вопросы, но Ивонна молчит. Наконец удалось что-то вытянуть из бедной девочки: она верит, что Бог умер за нее. Видно, это и дает ей силы переносить все издевательства. Однако участь ее решена…
Драмы разоблачения персонажей режиссер решает визуально — выразительно и жутко. Ивонна, по-детски свернувшись калачиком, спит. Во сне она без слов, по-своему общается с миром: щелкает, воет — и мир отвечает ей. Это птичий язык, связь природная, не человеческая. Король (Александр Феклистов), днем изображавший отеческое радушие, врывается ночью к спящей Ивонне в исподнем, но с короной на голове, с намерением убить ее, поскольку она напомнила ему об одном грехе молодости. Королева (Агриппина Стеклова) тоже прокрадывается к Ивонне, и ее самообнажение доведено до гиперболы: она приходит нагая. У нее свой страх: не нашел ли Король ее тетрадку со стихами? Иначе отчего муж так подозрительно на нее смотрит? Эти страхи так много говорят о них: об отношениях друг с другом и с миром, понимании нравственного и безнравственного.
Границы дозволенного, предел человеческой свободы, умение прощать себя, не прощая другого, забывчивость мира о преступлениях — вот о чем спектакль Яжины. Он использует «тяжелую артиллерию» дорогого электронного оформления. Все второе действие начинено видео- и звуковыми эффектами. На заднике — пульсирующая световая сетка, подобная живому существу: смещается, деформируется, в ней образуются прорывы как знаки морального разложения. Она внушает тревожное чувство. Декораций немного, это в основном геометрические формы, ничего конкретно не изображающие: кубы, розовые пирамиды, большой цилиндр цвета металлик. Реализму у Яжины — дружное «нет»!
Финал Яжины несколько отличается от финальной точки Гомбровича. Не буду его раскрывать, скажу лишь одно: урок, полученный Принцем, не напрасен. Когда все на коленях, он единственный, кто поднимается.
Первая постановка известнейшего польского режиссера в России получилась в стиле яркого социального плаката, а польский плакат, как и польский театр, это высокий уровень.
1 «Современная драматургия», № 1, 1996 г.