Эта пронзительная польская пьеса добиралась до Москвы долго. Мировая премьера прошла в 2009 году в Национальном театре в Лондоне, вслед за ней — постановки в Варшаве, Тель-Авиве, нескольких театрах Америки, в Вене и дальше. Переводчица Ирина Адельгейм сначала увидела ее постановку в варшавском «Театре на Воле», которым руководил сам автор. Провела после этого ужасную ночь — не хотелось жить, а утром встала с решимостью перевести пьесу на русский язык. В Театре Вахтангова приняли ее текст.
Само название «Наш класс» отсылает к знаменитому «Мертвому классу» Тадеуша Кантора — спектаклю, объехавшему многие страны и оказавшему большое влияние на европейский театральный язык. Свой перевод Ирина Адельгейм озаглавила «Одноклассники» — как отсыл к популярной социальной сети. Но Слободзянек настоял на дословном названии, подчеркивая преемственность темы — смерть, насильственная гибель, попытка вычеркнуть из жизни целый народ — темы болезненной памяти.
Но язык у Слободзянека другой. Тадеуш Кантор, родившийся в 1915 году, принадлежал к поколению, обескровленному войной, изнутри знавшему, что происходило с попавшими в гетто евреями, его друзьями. И говорить об этом он мог лишь поэтическим языком, языком метафор. Схожая вещь происходила и в советской литературе о войне. Реальность блокадной жизни, массовые уничтожения евреев — это долго прятали от массового читателя. «Тяжелый песок» Анатолия Рыбакова, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана — вспомним, когда они были опубликованы.
Персонажи «Мертвого класса» Кантора были и детьми, и стариками, которыми могли бы стать. Дети — куклы в натуральную величину, манекены. Актеры таскали их за собой, рассаживали за парты.
Герои «Нашего класса» — десять человек: пять поляков и пять евреев из одного городка. Играют их молодые актеры-вахтанговцы, недавно принятые в театр, точнее, в его Первую студию. У каждого из персонажей небольшая доска — уменьшенная копия такой, как в обычном классе. На ней мелом записаны его фамилия, имя и годы жизни: Дора (1920 – 1941), Зоська (1919 – 1985), Менахем (1919 – 1975), Абрам (1920 – 2003)… Эти доски присутствуют на сцене, пока персонаж жив. Мертвые герои уносят их с собой, но не исчезают совсем, они навсегда остаются в памяти, являются в снах.
В начале пьесы (середина тридцатых годов) персонажи еще дети. Резвятся все вместе, поляки и евреи, поют, толкаются, мальчики заглядываются на девочек, подсовывают им записочки в форме сердечка. И пока еще неважно, у кого отец возчик, а у кого владелец мельницы. Но вот умирает маршал Пилсудский — год 1935-й. Это первый звонок. Не школьный, а общественный. Это чувствуют евреи — они лишились защиты, им уже нельзя быть наравне с польскими одноклассниками, даже за партой. Дальше — больше: в Восточную Польшу пришла Советская власть. Поддавшись на лозунги социализма и интернационализма, евреи, более восприимчивые к новому, поначалу приветствуют ее. Но полюбить новую власть не удается — она ведет себя так же, как в России: аресты, издевательства, расстрелы, вербовка населения в осведомители НКВД. Не хватает всего — еды, керосина, одежды. А потом красные уходят, появляются немцы. Обозленным полякам дают подсказку: во всем виноваты евреи. Тут начинается кромешный ад, который можно показать в театре только условно, что и делает режиссер Наталья Ковалева. Как разыграть сцену, в которой трое молодых людей забивают насмерть досками от забора своего одноклассника? Расплющенный футбольный мяч, из которого выдавливают воздух, — и вам не продохнуть от ужаса увиденного.
Хотелось бы, как в какой-нибудь компьютерной игре-стрелялке, сказать себе: это же только кино. Но нет — пьеса Слободзянека имеет конкретный адрес: городок Едвабне, и даже ее персонажи реальны, вплоть до настоящих имен и дат смерти. Когда содеянное жителями Едвабне полвека спустя стало известно миру, Польша была потрясена. Это не немецкие изверги, а свои сограждане загнали в овин и зарезали как скот мужчин-евреев. Женщин и детей сожгли заживо. Тысяч шестьсот жертв, живых душ. И все это совершили их вчерашние соседи…
Но зверствуют не все. Двое — Зося (Полина Кузьминская) и Владек (Павел Попов), движимые любовью, укрывают своих одноклассников: Зося — Менахема, а Владек — Рахельку. Менахем и Рахелька (Владимир Шульев и Ксения Кубасова) спасены от гибели, но не избавлены от памяти. И сколько бы Рахелька из благодарности ни старалась стать хорошей женой Владеку, полюбить его она не сумела. А Менахем… Через него в пьесе проходит важнейшая тема мести. Можно иметь основания, но брать на себя право мстить человек не должен. Это право государства. Или Небес. За жестокое удовольствие мстить, даже если месть кажется праведной, судьба наказывает. Мудрость пьесы «Наш класс» в том, что автор поднимается над отдельными правдивыми историями жизни и смерти пяти поляков и пяти евреев. И становятся видны человеческие типы, которые поддаются внушению, провокациям, злости, слабости. И другие — кто ничего не страшится, кроме огласки ведут свою линию и даже выходят в дамки. Но содеянное ими зло не дает покоя. Таков Хенек (Алексей Гиммельрейх), расчетливый и хладнокровный убийца, как и его соседи: дослужившийся до сана епископа, но не сумевший избавиться от ночных кошмаров, в которых ему являлись жертвы.
Мощным индикатором оценки жизненной позиции героев автор делает случайную смерть их сыновей. И если с такой карой в отношении Зигмунта (Владимир Логвинов) — убийцы, ставшего процветающим чиновником регионального масштаба, можно согласиться, то участь Менахема кажется чересчур жестокой. Менахема со всеми его потерями, заблуждениями, понятной злобой к убийцам искренне жаль. Хотя, нарушая заповедь «не суди», жестоко избивая одноклассников-убийц и отдавая их своим подручным на пытки, он тоже преступает нравственный закон.
И лишь один герой проживает жизнь благостную, лишенную зла. Это Абрам, по решению семьи уехавший подростком в Америку, чтобы выучиться на раввина. Его, и только его намерениям суждено было осуществиться. Его жизнь проходила вдали от политики, он долго не представлял, что происходило в Польше с его школьными товарищами, писал им письма и не понимал, отчего ему никто не отвечает. Абрам в деликатном, сочувственном исполнении Максима Севриновского словно олицетворяет некую миссию еврейского народа. Он пишет гневное письмо польскому правительству: как могло случиться, что из всего большого семейства, оставленного им в Польше, никого не осталось в живых?! Перечисляет всех: бабушек и дедушек, родителей, сестер и братьев, теток и дядьев. А в финале, доживший до глубокой старости, он рассказывает в письме к Рахельке (однокласснице, которую с детства любил), как в Америке хоронили его жену. Он называет сыновей, дочерей, зятьев и невесток, внуков и правнуков — всех пришедших на проводы. И этот длинный список еврейских и американских имен, порождающий библейские ассоциации, дает надежду на то, что жизнь продолжается. Она бесконечна. Наталья Ковалева не зря три года билась за то, чтобы этот спектакль, срепетированный в комнате со студентами, пошел на вахтанговской сцене. Ждали, пока откроют Новую сцену, пока Александр Боровский сделает лаконичную, много говорящую сценографию, и все сложится. И вот сложилось: получился сильнейший спектакль. Смотреть его необходимо, даже тем, кто боится сильных переживаний. Как полагается трагедии, он завершается катарсисом. А это в сегодняшнем театре большая редкость.