На одном из маршрутов нового формата site-specific театра мне посчастливилось побывать, протаптывая шаг за шагом одну маленькую горизонталь Обводного канала.
Самое интересное в жизни любого города — подложка. Культурный слой, память стен, разговоры улиц, дыхание уходящей эпохи в прогнивших рамах. Все то, из чего складывается генеалогия места. В Петербурге очень много парадной истории: памятников, мостов, знаменитых дворцов, казематов, полезного и фотогеничного для туристов. Но есть в этом северном царско-пролетарском красавце и обратная сторона медали — индустриальная изнанка, скрытая маршрутными картами от туристов, но открытая диким сердцем детям подворотен.
Летом 2020 года выпускник магистратуры РГИСИ Кирилл Люкевич сочинил спектакль-променад “Человек в маске”. Его главным героем стал реальный человек — молодой граффити-художник Касьян, который ничего не должен был делать. Просто ходить вместе со зрителями по глухим дворам-колодцам от метро “Пушкинская” до Боровой и рассказывать о себе, вернее, о месте, которым он себя определяет. А определяет он себя, конечно же, пространством этих улиц: стенами, крышами и граффити на них. Из коротких минутных пикировок стало понятно, что Касьян актер, то есть не просто граффити-художник, а человек, владеющий искусством сторрителлинга, готовый уболтать любого самого трезвого скептика на земле. Петляя между гаражей и разлитых луж, Касьян в первые десять минут хождения подвел нас к обтрескавшейся стене железной дороги. И гордо и уверенно показал на броскую надпись “Gasp”: “Моя работа, а вот рядом — Пашок. Пашок до сих пор в деле, а это офисные ребята. Раньше рисовали чаще, сейчас по выходным. Неделю в офисе сидят, в пятницу закупаются баллонами с краской на ползарплаты и всю ночь рисуют. Такие дела”.
От Касьяна мы узнали практически про все сферы жизни граффити-художника: от одежды “дельных марок” и ярких цветов кед-газелей до статей Уголовного кодекса, по которым сесть за граффити на “фанерке” (электричке) можно на пять, а если в метро — на пятнадцать лет. Про камеры слежения, расположенные в обозримых уголках стен практически каждой индустриалки Обводного — тридцать пять штук на несколько кварталов. Про ментов и чоповцев, лютых и беспощадных, про разницу между красивыми стрит-арт объектами и четкими граффити, о жизни улицы в сквотах и гаражах.
При этом с каждым новым словом актера очарование романтической доли граффити-художника рассеивалось и чувствовалось пульсирующее напряжение такой жизни, где каждый день — без пяти минут последний. А безразмерный Обводный канал, казалось бы, принадлежащий этим молодым бунтарям, съеживался до размера камеры приемника, куда с легкостью можно загреметь без особых причин и планов. И вот уже озадаченный резонностью такого риска, через разбитые кирпичи и рытвины ты заходишь в просторный двор Лиговского проспекта, испещренный граффити-работами. И стоишь безмолвно минут десять, завороженный этой живой красотой стен красного кирпича, выбитых окон и ветра в лицо, между этой и другой, мнимой благополучной жизнью. Аккуратно интересуешься, как в Эрмитаже: чьи это работы. Слушаешь увлекательный рассказ Касьяна с обязательным набором неважных деталей биографии героев. Сверяешь стиль, техники. Понимаешь, что всю жизнь каждый граффити-художник пишет только одно слово, но на очень разных пространствах, в меняющейся колористике и подрастающем объеме. Пишет в тринадцать, пятнадцать, двадцать, тридцать лет, а потом растворяется в городе, как бы становясь частью совершенно другой истории — со сметами, отчетами, пеленками и серьезными разговорами в барах. Но иногда случаются и романтические сюжеты, как у Пашка, когда жена (необязательный костыль молодых романтиков) вдруг начинает стоять на стрёме, высматривая охрану и давая возможность любимому мужчине рисовать. Настоящая лав стори. Романтики кроме вербальных сюжетов нагоняет музыка на телефоне исполнителя. С одной стороны, подбадривающая нас в двухчасовой ходьбе по рельсам, мостам и разбитым тротуарам, с другой — пропевающая сокровенное, городское.
Еще одной тайной и гордостью любого граффити-художника является альбом с фотографиями работ и марок, стикеров, привезенных, выписанных из других стран. Новые стены — новые города: Москва, Рим, Новгород, Берлин. Все предельно серьезно и опасно. Вдруг тишину этого частично проработанного Настей Федоровой (она драматург и вербатим-интервьюер) диалога нарушает совершенно не специальный звонок мамы Касьяна. И мы видим, как “крутой граффити-художник” становится мальчишкой. А в действии, вернее за его пределами, появляется мама, готовая поддержать, подбодрить и подождать, если что.
Ноги гудят, усталость от долгого хождения нарастает, Боровая встречает нас полуснесенными стенами и вставшими на бессрочный капремонт домами. Под ногами хрустят сваленные матрасы и консервные банки, а под самой крышей, как кораблик на Адмиралтейской игле, гордо красуется еще один рисунок, пробивающийся вьюном поверх индустриального декаданса.
Мы идем дальше. Растягиваем между двух берез пищевую пленку и по очереди, все шесть человек — зрителей спектакля, пишем “Gasp”. И расходимся по домам продолжать каждый свою историю большого города.