“Чаще смотрите хорошие картины”, — советовал режиссер Мейерхольд своим актерам. Тогда, пояснял он, не придется думать, куда поставить ноги и деть руки.
В случае с режиссером Богомоловым сомневаться вряд ли приходится: он если и советует, то хорошие фильмы. Любимого Вуди Аллена, к примеру. Он как-то говорил, что ему проще работать с актером, который уже видел, скажем, “Социальную сеть” Дэвида Финчера. Но начиная разговор о его “Преступлении и наказании” в “Приюте комедианта”, прежде все же вспоминаешь, что для перевернувшей театральный мир “Дамы с камелиями” отец биомеханики искал зрительный образ, пересматривая сотни гравюр старых мастеров. Также и в постановке Богомолова персонажи своей едва уловимой, но точной мимикой, тонкой нюансировкой отдельных реплик напоминают те самые гравюры или портретную черно-белую графику, некогда сопровождавшую издания русской классики. Вот там актер приподнял губу, тут вздернул бровь, и бесцветная, уже ставшая брендом беспристрастная речь приобретает четкий оценочный, эмоционально окрашенный посыл. Пусть сам режиссер перед премьерой и заявлял, что ставил Достоевского внешне рационального — без крика, страданий и рыдания. “Я вам покажу работу мозга!” — любил повторять один киногерой. Тут эта работа налицо и исключительно лицом — жестикуляция актеров, а также их перемещения по сцене сведены к минимуму. Вышел, руки в карманы, и говорит. Рисунок роли проступает постепенно — под стать тому, как на серых стенах минималистически оформленного Ларисой Ломакиной интерьера не сразу виден сложно прочерченный рельеф. Единственный, кому дозволено тут покрасоваться в полный рост, — это пропойца Мармеладов, буквально вытанцовывающий свой монолог “Ну кто меня такого полюбит?!”. Исполнитель этой роли Илья Дель сделал персонажа сильным, злобным, энергичным. Мелкий бес, а не жалкий пьяница.
И такая психологически выверенная, но вывернутая, не хрестоматийная характеристика заложена в каждом персонаже. “Здравствуйте, я Соня Мармеладова” — буднично выходит к семье Раскольниковых актриса Мария Игнатова. Она вдвое старше Алены Кучковой, играющей маму Пульхерию Александровну. “Возраст символизирует душу персонажа” — доводилось слышать мнение экспертов. Хотя дело, кажется, в точно подобранной режиссером, но и так присущей актрисе интонации. Приглушенный, с едва заметной хрипотцой голос богат такими оттенками, что при желании уже в нем легко найти подтверждение любой интерпретации образа. При этом еще можно вспомнить и травестии в предыдущей, десятилетней давности постановке Богомолова на этой сцене — “Лир. Комедия”: роли в нем распределялись вопреки всем мыслимым тогда представлениям.
Но в открытую поддразнивать публику режиссер тут явно не собирался. Достаточно того, что не оправдал ее протенций. От него ожидали хулиганства а ля Тарантино, благо такую версию “Преступления и наказания” Богомолов ставил три, уже четыре года назад в итальянском театре “Сторки”. Но для петербургского варианта “Криминального чтива” он избрал иную сторону культового фильма — не с топорами и клюквенным соком, а с диалогами про кетчуп, “лё бигмак” и массаж стопы. Но без цитат из Библии. Богомолов показательно срезал морально-нравственные углы у Достоевского, выпустив стерильный, напрочь лишенный вопросов веры текст. “Поставьте Веру на место! И не трогайте больше руками!” — выкрик из уже советского кино “Служебный роман” вспоминается тут не случайно: самой реплики героини Алисы Фрейндлих в спектакле нет, зато есть песня в ее исполнении “В моей душе покоя нет”. И в целом заглавная мелодия из этой, давно растащенной на цитаты картины сопровождает появления Раскольникова. Выходит актуально и, учитывая название рязановской комедии, недвусмысленно: в обществе, где чувство верующего не подлежит сомнению, можно выстроить блестящую карьеру. В этом показательном выхолащивании классики, а не модных костюмах и стильных интерьерах, и есть ее главное осовременивание.
Ведь о преступлении Раскольникова, складывается впечатление, можно говорить не как о свершившемся факте, а только как о чистой теории. Улик нет, свидетелей нет и раскаяния, главное, нет. Из доказательств только намерения — статья, размещенная в “ВКонтакте”. Пардон, в журнале — современная полицейская форма Порфирия Петровича нет-нет да сбивает с толку. Но именно современной формы донесения на самого себя — явки с повинной — и ждет следователь в спектакле. Тоже свежо и узнаваемо. Тем более что сам оперативник, сыгранный Александром Новиковым, вечно все путает, заговаривается и даже захлебывается от переполняющих его идей — то ли почерпнутых, то ли перевранных из сочинения Раскольникова. А тот, похоже, и сам опешен таким извивам мысли. Их лоб в лоб противостояние — кульминационная точка спектакля. Полицейский то запугивает, то намеренно неумело заигрывает с подозреваемым — амплуа Новикова как комедийного актера вносит свою лепту в образ сотрудника сыска позапрошлого века. Выходит “Доцент” и директор детсада в одном лице, если вспомнить во многом схожие роли не менее близкого актеру Евгения Леонова.
Самому Раскольникову, сыгранному Дмитрием Лысенковым, на первый взгляд не в чем признаваться — все его поведение только подтверждает, что вины за собой он не чувствует. Это вполне здоровый, в меру циничный и самолюбивый, а главное, очень расчетливый молодой человек. Порой хочется сверить, точно ли это Достоевский написал, а не Богомолов почерпнул из соцсетей: “В чем я виноват перед ними? Зачем пойду? Что скажу? Они сами миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают. Что я им скажу? Что убил и денег взять не посмел? Так они же надо мной сами смеяться будут. Скажут: дурак, что не взял. Трус и дурак”.
Однако “если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет”, и Раскольников Лысенкова все-таки нехотя, внутренне очевидно бунтуя, но потакает толпе. По принципу: раз всем так неймется, то и ему ничего не стоит. “Я убил” — просто говорит он не покаянно, а именно что по-актерски раскланивается на все четыре стороны. Но можно ли верить тому, в ком нет веры? Богомолов ставит на сцене вопросы Достоевского так, что ответы не требуют ни описания пером, ни размахивания топором.