Выпуск спектакля-байопика “Горбачев”, где Михаила Сергеевича и Раису Максимовну играют Евгений Миронов и Чулпан Хаматова, оказался отдельным квестом для его создателей.
Режиссер Алвис Херманис — автор нежных и сентиментальных спектаклей, где с фотографической точностью воспроизводился и быт, и отношения, и психотип человека, рожденного в СССР, и он же автор жесткой критики в адрес политической системы нынешней России, за что поплатился возможностью получать российскую визу начиная с 2014-го, попав в черный список невъездных. По иронии судьбы, вскоре после запрета Владимир Путин смотрел предыдущий российский спектакль Херманиса “Рассказы Шукшина” и даже, говорят, хвалил его, не называя режиссера по имени. Визу Херманису все-таки как-то пробили в прошлом году — недельную, для встречи с Горбачевым, которого врачи не отпускали из больницы. Однако он, дав подписку о том, что берет на себя ответственность, в последний день все же встретился с Херманисом, который ставит Горбачева по важности в своей жизни на третье место после родителей. И призывает задуматься своих ровесников: а где бы вы были, чем занимались, если бы Горбачев не начал Перестройку. Из впечатлений от этой встречи, из личной переписки, документов, опубликованных воспоминаний, из видеозаписей (с Раисой Максимовной их почти не осталось, по словам Чулпан Хаматовой) Херманис сочинил сценарий спектакля и придумал сценографию. Какое-то время репетировали в Риге. Выпуск спектакля проходил в режиме онлайн — несколько камер транслировали режиссеру ход репетиций, а он давал указания этаким deux en machine. Премьеру свою режиссер не видел — кто же даст ему визу. Зато видел сам герой — “памятник нерукотворный” своей любви и судьбе, который проживет столько, сколько отпущено жить этому спектаклю — чудесному сплаву документа и совершенно выдающегося актерского перевоплощения и проживания.
Собственно, время президентства Горбачева с 1985-го по 1991-й в нем обозначено одним предложением — “шесть лет прошли как один день”, сказанным впроброс и почти с досадой. Алвиса Херманиса интересовало все, что было до и после этого “одного дня”. Даже самые подступы к началу “одного дня” интересовали его с точки зрения не политики, а человеческих отношений, тяжелой игры мужских амбиций и изумления — до какой степени все зыбко и случайно на этом “олимпе”, как легко тяжелый корабль истории мог повернуться в любую из сторон. Хотя, возможно, такой ход продиктован и простой осторожностью — в одном из интервью он сказал, что отвечает за актеров и поэтому избегает политики.
А до и после была история любви, которая оказалась длиннее жизни — не такой уж короткой. Показанной с голливудской, казалось бы, сладостью — если бы не многие детали, которые могли появиться только здесь.
Режиссер придумал очень точный ход, позволяющий остаться в пространстве документа и актерской достоверности — двойной правды. Миронов и Хаматова — а сегодня это лучший актерский, скрепленный не только ролями, дуэт — выходит к публике в репетиционной одежде: рваные джинсы, лосины, лишь бы удобно. С листочками в руках — в них документальное описание последних дней Раисы Горбачевой в немецкой клинике. Отказывалась от морфия, чтобы оставаться в сознании. Подшучивала над мужем, что не может больше носить ее на руках (а он изобрел специальную повязку, чтобы носить). Беспокоилась о туфлях, которые одолжила на свою свадьбу, — вернули ли хозяйке. Такой была ее последняя фраза — одна из мелочей, из которых сложилась такая цельная жизнь. Этот чисто документальный эпиграф, зачитанный со скоростью и бесстрастностью читки, задает интонацию всему спектаклю, который сделан совсем по другим лекалам.
Актеры садятся к гримировальным столикам. Их ждут многочисленные парики (Раиса Максимовна меняла прически, Михаил Сергеевич лысел) и фотографии их героев (для настройки), кисточки, тюбики и весь тот набор, который ждет по вечерам любого актера. В одном углу стойка с вешалками — в одежде тоже своеобразная история страны. В другом — узкая кушетка, как во мхатовских гримерках или кабинетах высоких чиновников прошлого, чтобы было где прилечь. Эта пара почти никогда не имела своего жилья — сначала общежитие, где в одной комнате ютилось шестнадцать человек, потом казенные квартиры и правительственные дачи с тяжелой аурой их прошлых жильцов, где не позволялось без посторонних глаз пригласить на обед соседа, а писать приходилось за столом, “за которым застрелился Орджоникидзе”. Собственно, своего дома Горбачевы почти никогда и не имели. Они тоже в какой-то мере жили в гримерке, где готовилась роль руководителя и его спутницы, примерялись маски и костюмы для жизни на виду. И потому так сильно ценились минуты, когда можно было побыть вдвоем, — прогулки, разговоры, письма.
Актеры примеряют первые парики, пробуют первые реплики, настраивают свои голоса и акценты на камертон чужой речи, мимики и судьбы. Миронов опускает голос на несколько тонов, пробует на вкус южнорусское “усе” и короткий хохоток с запрокинутой головой. Хаматова загоняет голос ввысь, подтягивает его, как струну, добиваясь волнующего полуразговора-полу-пения, ищет и находит характерный жест со сжатой ладонью между указом и мольбой. Это чудо превращения в других людей — не персонажей, а именно людей, которых знал весь мир — заставляет так же вытянуться в струну весь зал, точно каждому показали съемку его собственной жизни. Высокохудожественный verbatim. Как Микки и Захарка (домашние прозвища Горбачевых) всю жизнь точно влюблялись друг в друга и открывали друг друга заново, так Евгений Миронов и Чулпан Хаматова заводятся от игры друг друга — игра в любовь так близко от любовных игр, что кажется, грань совсем исчезла.
Все действие разбито на маленькие главки с названиями — “Михаил и иконы”, “Раиса и рай”, “Раиса и запах метро”, “Горбачев и труп Сталина”, “Горбачев и Штирлиц”, “Горбачев и бананы”, “Горбачев и колготки”, — точно перед нами прокручивают диафильм: каждый кадрик — новый поворот сюжета, новая история. А по ним, как по ступенькам, два человека из народа — из голода, войны, репрессий, дела врачей, похорон Сталина, университетской общаги, сокурсника Мамардашвили, жестокого распределения поверх вновь созданной семьи (ее оставить в Москве, его послать в Ставрополь, а значит — прощай, московский университет, муж важнее), грязных дорог, закомплексованных “в-СССР-секса-нет” женщин, пустых прилавков, запрещенной диссертации дочери про причины ранней смерти мужчин, деменция руководителей страны и “гонка на лафетах” — поднимаются к осознанию, что так жить нельзя.
В Горбачеве и его жене не было геройства. На самый верх его вынесла какая-то интрига, считанная им по переглядыванию членов Политбюро, и крестьянская закалка военного детства: кто, если не я. А жена просто встала рядом, как привыкла делать всю жизнь. Но эта нормальность произвела оглушительный эффект и в стране, и в мире. Им удалось — не повернуть вспять, нет, — но сдвинуть с места в нужном направлении (наделав множество ошибок, куда же без них) огромную махину, которая, казалось, навсегда вросла в землю. Они надорвались — за форосский плен Раиса Горбачева расплатилась здоровьем, а Михаил Горбачев — главным тактическим ходом: вместо того чтобы выйти к ликующей и ждущей его толпе народа, он поехал к жене в больницу, сказав свою знаменитую фразу: “Я женат не на стране”. Он проиграл “олимп” — и спустя несколько месяцев будет записывать обращение об отречении от должности. Горло пересохнет и захочется сделать глоток чая, который впервые... забыли налить. Не их вина, что нам придется начинать все сначала.
Последние сцены Миронов играет в невероятных толщинках и маске обрюзгшего старика, под которыми почти полностью похоронено его лицо и тело. Остается только голос и точно найденная интонация человека, потерявшего все самое дорогое. Как настоящий мужчина, Горбачев взял на себя самое тяжелое — похоронить свою любовь и как-то продолжать свою жизнь.