Знаковым и “крайним” offline-событием прошедшего сезона в Норильском Заполярном театре драмы имени Владимира Маяковского стала VIII лаборатория “Полярка-2020”, посвященная современной польской драматургии. Она включила показы трех эскизов спектаклей, кинопоказ “Холодной войны” П. Павликовского, две лекции, авторскую читку пьесы “Байрон” Алексея Паперного и его же концерт с группой “Паперный ТАМ” в качестве специальной программы, утепливший театральные встречи до танцев в зале и полной сердечной распахнутости.
“Полярка” началась в фойе с открытия документальной выставки “Eslibym o nich zapomnial...” (“Если бы о них забыл...”), подготовленной Музеем истории ГУЛАГа, МВК “Музей Норильска” и фотографом Александром Харитоновым, запечатлевшим этапы возведения памятника узникам-полякам в мемориальном комплексе “Норильская Голгофа”. Автор, архитектор Станислав Герад, выполнил его в виде вздыбившихся к небу рельсов, вместо шпал опирающихся на могильные кресты. На Голгофу — возвышение возле горы Шмидта, состоящее из человеческих останков, по сути братскую могилу, в перерыве между репетициями взошли и польские режиссеры — участники лаборатории. Вечная мерзлота, мартовский жгучий мороз вкупе с метелью, сбивающей с ног, позволили им прочувствовать особенность места.
Норильлаг — самое суровое исправительно-трудовое учреждение сталинской эпохи, сгубившее сотни поляков и несколько десятков тысяч заключенных еще двадцати двух национальностей. О них звонят колокола на “Норильской Голгофе”, напоминают останки деревянных бараков. Кое-где на стенах времянок-бараков значатся едва различимые послания и фрагменты имен. Те люди сами за себя уже больше не заступятся, ни о чем не попросят, да их никто уже не обидит, потому что они хлебнули горя на десятерых. Каждый год, начиная с 2013-го, в Норильске проводится лаборатория современной драматургии, основатель которой и бессменный худрук Олег Лоевский тщательно выбирает пьесы о человеке в меняющемся мире. Актерам труппы “самого северного” театра свойственно репетировать с огромным энтузиазмом, граничащим с самоотречением; на всех восьми лабораториях они достигали поразительных результатов. В среднем две из трех пьес, представленных на “Полярках” эскизно, вырастали в полноценные премьеры, оставались в репертуаре надолго. Потому ежегодная лаборатория, основанная Олегом Лоевским в 2013 году, становилась не формальным “пунктом” в официальных творческих планах, а ожидаемым и долгожданным событием.
В 2018-м темой “Полярки” стала “Утопия / Антиутопия”, а в рамках ее прошли дни прибалтийских стран, поскольку в том году отмечалось 100-летие независимости Эстонии, Латвии и Литвы. В Норильск прибыла большая делегация из Прибалтики. Режиссер Элмо Нюганен представил фильм “1944”, драматург Марюс Ивашкявичюс читал свою пьесу “Малыш” о репрессированных, сосланных в Сибирь. Среди эскизов был “Вятлаг” по дневнику латыша Артура Страдиньша и другие произведения, оставившие большой живой след. Тогда в составе делегации было немало родственников погибших в Норильлаге, которые впервые за прошедшие десятилетия смогли почтить их память лично — и испытали потрясение. Оказывается, гипотетически знать и буквально увидеть, осознать, как прожил и где покоится твой родственник, — это большая разница.
В том 2018-м поминание предков, погибших за Полярным кругом, изъявление благодарности им настолько всколыхнуло всех, что Олег Лоевский принял решение все лаборатории “Полярки” посвящать национальным культурам людей, сосланных в Норильлаг. Жива мысль — жив дух. Не впрямую, но смыкается с исторической памятью и травмами прошлого пьеса талантливой польской драматургессы Малгожаты Сикорской-Мищук “Чемодан” (перевод Алексея Крижевского), воплощенная Бениамином Коцем, молодым режиссером из Мазур, учившимся в Польше и в Питере, выпускником режиссерской магистратуры Виктора Рыжакова в Школе-студии МХТ. Пьеса не нарративна, но все же подлежит пересказу: некто Франсуа Жако (актер Сергей Назимов наделяет персонажа душевной тонкостью вкупе с изяществом манер и жестикуляций) — человек, страдающий юношескими и взрослыми комплексами. “У меня полсердца, одно легкое, один глаз. Мне плохо. Мне нечем дышать. Я почти не вижу. Мне не на что опереться в жизни”, — признается Франсуа. Волею рассказчика он проходит путь от мучительной инфантильной потерянности до самоидентификации, почти случайно, словно по наитию, зайдя в парижский Музей катастроф (геноцида). Жако не знал отца, вырос с отчимом и матерью, никогда не рассказывавшей ему о родном отце (чтобы не ранить). И вдруг в музее, где среди мириад экспонатов отыскался чемодан отца, ему открылась правда: тот погиб в газовой камере Освенцима. В эскизе страшная правда проливается, как свет, на жизнь Жако (буквально открытый чемодан озаряется светом, соединяющим отца и сына), позволяя ему обрести точку опоры, гармонизироваться. Важнейшую роль в эскизе сыграла и заслуженная артистка России Марина Журило, исполнившая смотрительницу музея, твердившую, что устала постоянно погружаться в прошлое и работает последний день. “Очень трудно отделить грязь времени от следов войны” — есть у нее такая реплика о рутине в высшем предназначении. В самом деле, с течением времени подлинники зарастают пластами если не реальной пыли, то забвением, когда не востребованы. Она и конкретный усталый смотритель музея, и олицетворенный хранитель времени, и небезучастный человек, откликающийся на вызовы сегодняшней жизни. Все перевоплощения сыграны емко. И через этого практически святого персонажа передается истина о том, что чем дальше, тем апеллировать к событиям войны сложнее: события уже настолько отдалены, что кажутся стертыми, воспринимаются словно через пелену.
Режиссер Коц задал увлекательную форму спектаклю, имевшему пролог в Большом зале. На сцену, где кресла располагались по спирали с музейным подиумом, где и хранился чемодан, зрителей поманил мим в матросском костюме (прообраз Марселя Марсо, родители которого погибли в концлагере). Мим, витавший над пространством, олицетворял общую память, где у каждого свои “чемоданы”. Именно этот эскиз более других тронул публику, притом что на обсуждении зрители отошли далеко от войны и геноцида. Выяснилось, что отсутствие отца, поиск отца, как образца, как опоры, — тема, волнующая многих норильчан, как и россиян в целом.
Куда меньше симпатий зала снискала пьеса “Ночь” Анджея Стасюка, которая весьма любопытна социальной проблематикой, играми снобизма, заявленными как борьба за сферу ментального влияния и едва ли не как передел карты мира. Повествование ведется в стилистике, близкой к древнегреческой трагедии, с хорами, ритуальными пассами сатиров, которые, скорее, сами сатира, В лихие 90-е поляки и прочие восточные славяне повадились воровать у богатых немцев дорогие авто и бриллианты. Ювелир убивает одного из грабителей, и у него от стресса происходит инфаркт. Место действия спектакля: операционная, где параллельно на каталках — невольный палач и жертва: умирающий немец-ювелир и незадачливый грабитель-поляк, оказавшийся студентом университета, влюбленным в поэтику Гейне и Гёте. Конфликт в том, что немец категорически отказывается от пересадки сердца поляка, способного его спасти. Он брезгует польским сердцем, опасаясь, что оно сделает его простолюдином, низшим существом. В то время как ювелир сомневается, хоры звучат, что называется, из каждого утюга: телеведущие обсуждают дерзость русских налетчиков, бабки на рынке твердят о дикости русских, сжирающих кур вместе с перьями, потрохами и костями. Есть в этих предрассудочных преувеличениях фантасмагорийная яркость, но сколько бы она ни крутилась в мозгу, не позволяет заколдовать человека. Ювелир, которому пересадили польское сердце, встречается со своей душой, казавшейся девушкой-сиротой. Они впервые начинают говорить и договариваться. Между тем, режиссеру Корионову мало частной истории, он закручивает глобальную апокалиптическую видеокомпозцию на экране. И она, не сказать чтобы нова и насущна, все же бледнее, чем история о том, как очнуться с новым сердцем и заново учиться жить.
Наконец, эскиз по пьесе “Двое бедных румын, говорящих по-польски” Дороты Масловской, который, собственно, открывал “Полярку”. Сама пьеса на редкость популярна для польского автора. Это не мешает говорить о ней всерьез, ведь режиссер Мачей Виктор и ставил по большому счету, прорабатывал если не каждый поворот головы, то каждый поворот мысли в головах у актеров. У него получился самый густонаселенный, самый пестрый, самый яркий эскиз, оставивший ошеломительные впечатления. Одни зрительницы молча плакали, другие клялись, что это про них, и так далее. Никто не мог объяснить, что их так проняло, но “непронятых” было не сыскать, недаром из зала никто не хотел выходить.
“Двое бедных румын…” на самом деле был точно тем спектаклем, который в лучшем случае мог бы получиться на этом драматургическом материале: историей о том, что люди не перестанут валять дурака, дурачиться, рядиться в чужие смешные одежды, запутывать и запугивавать окружающих, лишь бы самим себе не признаваться, кто они есть на самом деле. Самое страшное — это смотреть в глаза самому себе и выносить вердикт. Но ведь и дуракаваляние в этой истории дорого обходится окружающим.
Режиссер Мачей Виктор так трепетно с каждым из актеров поработал, что хоть бери каждого и любуйся. Денис Чайников буквально обливался потом от страха, когда к нему в машину подсели “эти мерзкие румын и румынка”. А Нина Валенская в элегантной рыжей шубе сначала показала, как ей ничего в прошедшем и своей жизни не жаль, а чужих людей — случайных пассажиров — пожалела. Примечательно, что в этом эскизе сошлась вся “соль” лабораторного движения и особенного “заполярного” творческого настроя. В том, чтобы играть хорошо, прекрасно и еще лучше, чем можешь, никаких чудес нет — здесь так работают все. На лабораториях, где спектакль репетируется всего четыре-пять дней, актеры порой разыгрывают усталого режиссера, обещая выдать импровизацию. И не обманывают: зачастую превосходят самих себя, повышая ценность каждой отдельно взятой пьесы, сцены и лаборатории.