Еще задолго до премьеры пошли разговоры о том, что “Тартюф” на “Таганке” — это нечто неслыханное. Эпитет “невиданное” встречался реже — уже на этой стадии спектакль Юрия Муравицкого сравнивали с известной постановкой Михаэля Тальхаймера. Но и отзывы первой категории появились неспроста: распознать мольеровский текст в причудливой разноголосице актерского ансамбля можно было с большим трудом. Но лучше и не стараться. “Без зрелища сцена только кафедра”, — предупреждал еще Георгий Товстоногов, и превращать свой визионерский спектакль в проповедь Муравицкий точно не собирался: для его остроактуального высказывания оказалось достаточно картинки.
При этом на сайте театра, а вслед за ним и в ряде онлайн-изданий из довольно внятного объяснения режиссера выхвачена банальность: “Хочется реабилитировать комедию, которую принято считать “низким” жанром”. И далее: “Наш спектакль играет с эстетикой площадного театра и его карнавально-фарсовой природой”. Непонятно, какая после Данте нужна еще реабилитация комедии, но из уже сказанного ясно, что решается задача простым арифметическим действием: минус (комедия) на минус (карнавал et cetera) дает плюс. Судя по ажиотажу, реабилитация прошла на “отлично”. Боб Уилсон нервно крутит настройки за микшерским пультом. Хотя понятие nobraw разменяло уже третий десяток и в следующий раз стоит взять словарь поновее.
Ведь налицо терминологическая путаница: вместо реабилитации имеет место ретроспекция. Избитый трюк российских режиссеров — заимствование западных образцов — здесь превращается в настоящий парад-алле чужих приемов и стилей. В этом беда и достоинство спектакля. Муравицкий не присваивает технику со стороны — он ее точно воспроизводит. Местами это открытая цитата, где-то оммаж. Худого не скажешь — все органично встроено и качественно исполнено. Пусть “брусникинец” Роман Колотухин отнюдь не Ларс Айдингер из тальхаймеровского “Тартюфа”, памятного по фестивалю “NET-2014”, зато играет он заглавного лицемера и лицедея не только как рок-звезду, но еще и как “Джокера” и Повелителя мух в одном буквально флаконе. Но большее влияние на этот спектакль, похоже, оказал все же макабрический “Мнимый больной” Мартина Вуттке, которого привозили на “Территорию” годом раньше, в 2013-м — кукольная, вплоть до мультипликационной, пластика всех персонажей, жуткий грим, тумаки, оплеухи и фронтальные мизансцены. Еще один очевидный источник — сценография “Мертвых душ”, придуманная Кириллом Серебренниковым для собственной постановки в “Гоголь-центре”. Его спектакль, напомним, проходит в усеченной пирамиде, широким основанием обращенной к залу, а в вершине имеющей дверцу для выхода актеров. Эта же конструкция присутствует и на “Таганке”, с той лишь разницей, что раструб выполнен не из неокрашенного ДСП, а из обычной бумаги (художник Галина Солодовникова). Если ее подсветить, то это, оказывается, очень благодарный материал — мало кому так удавалось воспроизвести фирменный свет Боба Уилсона (художник Сергей Васильев). Если ее порвать в определенных местах и в нужный момент — эффект куда оглушительнее, чем, например, выпрыгивание гоголь-центровских персонажей в предусмотрительно прорубленный проем. А если еще все и обрушить в финале, то выйдет... цитата из “Ангелов в Америке” Саймона Стоуна — куда ни глянь, а перед нами бриколаж продвинутого театрала.
Но гораздо интереснее, как вся эта чересчур броская и нарочитая эклектика складывается в единое высказывание. Притом, как отмечалось, что саму пьесу слышно, мягко говоря, не очень: актеры словно соревнуются в нарушении азов сценречи. Проблему длинных монологов XVII века на московской сцене века XX уже решали за счет скороговорки. Но если и тогда не было смысла доносить написанное, то зачем сейчас стараться? Тем более, когда часть текста проще “нарубить” речитативом и выдать под вживую сыгранный бит (композитор Луи Лебе). Вот как тебе такие зонги, господин Мольер? Мнение господина Брехта не учитывалось, потому что на сцене вместо пролетариев — пупсы: Оргон (Василий Уриевский), Эльмира (Дарья Авратинская), Марианна (Полина Куценко), Валер (Кирилл Янчевский), Дамис (Павел Комаров) и Дорина (Евгения Романова) — все как из одного набора киндер-сюрпризов, созданных не без влияния гравюр Калло и Гойи, а также перформансов Мартина Жака и спектаклей Андрея Могучего. В этой пестрой коллекции персонажей выделяется госпожа Пернель (Надежда Флерова) — паучиной внешностью да и повадками “черной вдовы” (костюмы — Галина Солодовникова). В целом не “Тартюф”, а “Турандот” для эмо-вечеринки MTV. С последующим, до поролоновых подвесок и толщинок, разоблачением — отдельный привет Дмитрию Крымову (а через него, пожалуй, и Анатолию Эфросу и “Таганке” той поры).
Весь этот подзатянувшийся праздник послушания портит внезапно возвратившийся то ли дембель, то ли Андреас Краглер... В общем, некто из силовиков, давно потерявших смысл и назначение своей службы и уж конечно никакого понятия о законе не имеющих — тут мольеровский хеппи-энд разлетается под ударами разящего без разбору всепроникающего кулака: рука вояки, словно лаокооновская змея, прошивает стены в нескольких местах. Остроумная буффонада оказывается фантиком от очень горькой пилюли: машина, облеченная властью, но без “руля и ветрил” — как “бешеный принтер” из Охотного Ряда, смелет все и вся — и присных, и непричастных.
Этой хохмой, под сурдинку выносящей приговор инфантильному и неосторожному веку, Юрий Муравицкий перебрасывает мостик к той традиции политического в театре, которая была заложена в этих стенах Юрием Любимовым. Стоит сказать, что это не первое его обращение к наследию мастера: в 2014 году в рамках проекта “Группа юбилейного года” — к 50-летию “Таганки” он ставил на ее подмостках “День Победы” по пьесе Михаила Дурненкова. В том спектакле режиссер пытался исподволь если не переосмыслить, то перечислить, обозначить в дне сегодняшнем знаковые постановки того еще, классического репертуара театра — “Дом на набережной”, “Карамазовы”, “Шарашка” и “Мастер и Маргарита”. Нынешний “Lё Тартюф” выглядит уже как прямой диалог с любимовскими комедиями: и собственно “Тартюфом”, и, что менее всего ожидаемо, с “Горем от ума”. Режиссерская оптика в этом случае задает комедии ракурс не высокого жанра, но высокого, серьезного отношения к затронутым проблемам. Они-то и остаются непогребенными после натиска сметающего, казалось бы, все смыслы гиньоля.