Поколение дворников и сторожей — “креативный класс” советского времени, страта, в которой находили себе прибежище неофициальные художники, поэты и рок-музыканты, сегодня сменила полная ему противоположность — каста охранников, нетворческая среда людей в униформе, поглощающая любую индивидуальность без остатка. При этом вызывающая неподдельный интерес у целой группы так называемых специалистов по современности: социологами от литературы, к примеру, подмечено, что всплеск продаж бульварных покетбуков а ля Донцова в “нулевых” вызвана именно потребностью скоротать время на посту, а для самих литераторов, в частности Владимира Сорокина, охранник — типичный случай опричнины наших дней, “арматуры, на которой держится пирамида государственной власти”.
Не должен был пройти мимо этого явления и современный театр еще в пору расцвета вербатима. Хотя именно российский репертуарный как раз без него бы прожил вполне спокойно, судя по мытарствам режиссера Кирилла Вытоптова — идею спектакля об этих “людях в черном” он вынашивал давно, предлагал многим. Но реализовать ее смог, лишь приложив к древнерусскому эпосу и — на Малой сцене Театра на Малой Бронной. Опять-таки не без помощи вербатима — тут проводником в мир чужого слова и документального театра, а заодно и старославянских дифтонгов стала драматург Саша Денисова. С ее помощью актеры освоили технику интервьюирования, она же “сшила” полученный материал с курсом по древнерусской литературе. А отдельные монологи охранников — с княжеской речью, как, к примеру, “золотое слово” Святослава и рассказ о краже игрушек из “Детского мира”. Ход, вполне сообразующийся и с днем сегодняшним, отчаянно цепляющимся за скрепы духовные, и с самим “Словом о полку Игореве”, составленным “по былинам сего времени”. Символом такого синтеза стали решетки на окнах художника спектакля Наны Абдрашитовой, одновременно напоминающие изображения солнца на миниатюрах в древнерусских летописях. Сюжетной же основой — кастинг на новую должность в условном ЧОПе, где среди обязательных требований - знания о падении редуцируемых гласных и законе открытого слога. Атмосфера для этого воссоздана соответствующая: у входа в Малый зал установлен турникет с живым охранником при нем, а на самой сцене — пульт наблюдения и диваны для отдыха.
В прологе уже знакомый охранник (его играет Егор Барановский), встречавший публику на входе, моет пол, беззвучно разевая рот под зарубежный шлягер из радиоприемника — самоироничная заявка на последующий прием: в спектакле его же князь Игорь так и не произнесет самостоятельно ни слова — ни о своем полку, ни о защите земли Русской. За него говорит по обычной рации из-за спин коллег актер Дмитрий Цурский, а сам князь возникает на бутафорском коне подобно наваждению, которое то ли пригрезилось спящим на посту охранникам, то ли и впрямь материализовалось, откликнувшись на непрестанные призывы госпропаганды равняться на прошлое. Хотя более симпатичной представляется мысль о том, что сон разума в данном случае порождает образы призрачного всадника из фильма Терри Гильяма “Король-рыбак” (1991), пусть перед охранниками и не стоит задача отыскать Грааль посреди мегаполиса. Но, как минимум, оправдание своей, столь измельчавшей функции защитника Отечества.
Масштабы уже этой редукции демонстрирует своеобразный парад-алле, с которого начинается “репетиция оркестра” — каждый актер, проходя через клетку пульта, представляет своего героя, а то и, как Андрей Субботин, сразу двух: один его “подопечный” — болезненно зажатый неврастеник, боящийся собственной тени, второй — вальяжно покровительственный нарцисс из бывших полицейских. Таких же антиподов, но с несомненно большим интеллектуальным багажом играют Олег Полянцев, чей персонаж — снисходительный пофигист с феноменальной памятью, и Аскар Нигамедзянов, воплощающий неуклюжего “ботаника” с двумя высшими образованиями, реализовать которые так и не смог из-за якобы вездесущего “Мираторга”, пришедшего на поля его малой родины. Еще одна пара — бойцовских качеств ребята: пижонистый ушуист Дмитрия Варшавского и инициативный задира восточных кровей в исполнении Леонида Тележинского. Преимущества опыта и оклада, а также возраста и должности демонстрируют Дмитрий Цурский и Александр Терешко. Все эти черты сошлись в персонаже Владимира Яворского, но ничего путного, как иронически демонстрирует актер, из этой смеси не вышло: мужчина с амбициями и на грани нервного срыва — тот еще подарок обществу.
За гендерное равноправие в спектакле отвечает Лина Веселкина — это ее приказы, звучащие словно бы свыше, исполняют мужчины на сцене. Она же затем “материализуется” в ролях и Ярославны, своим плачем убаюкивающей охрану и заботливо укрывающей ее одеялами, и незадачливой офисной служащей, забывшей пропуск и буквально сатанеющей из-за невозможности вернуться на рабочее место, и доброй охранницы из-под Волгограда, взявшей “под крыло” целый столичный квартал, за что благодарные жители несут и несут ей подарки.
Причем все это не обобщенные типажи, а живые прототипы — именно те люди, с которыми довелось общаться труппе при подготовке спектакля. “Слово”, поставленное этюдным методом, представляет собой серию импровизаций, в которых актеры развивают в предложенных обстоятельствах подсмотренные и “снятые” в полевых условиях манеры, жесты, говорок. И делают это очень заразительно, как люди увлеченные и словно бы соскучившиеся по большой, интересной и серьезной работе — наблюдая это, нельзя не вспомнить о непростой судьбе самого Театра на Малой Бронной.
Контрапунктом (и диссонансом) высококлассной актерской игре и той значительности, даже монументальности, хотя и граничащей с гротеском, до которой они возвышают своих персонажей — взять уже упомянутый микс из слов Святослава и охранника магазина игрушек во впечатляющем исполнении Александра Терешко, — становится сама специфика представленной профессии. “Встреча с этим текстом — импульс задуматься и о собственном масштабе”, — заметил о работе с литературным памятником Кирилл Вытоптов в одном из предпремьерных интервью. Эту мысль словно бы иллюстрирует сошествие князя Игоря в современный быт: охранники подобно футбольным фанатам выражают солидарность захваченным в плен князьям, потрясая шарфиками с названиями древнерусских городов. Но с ними, как с теми же болельщиками, на поле не выйти, ни матч, ни битвы не выиграть. Мало того, они и воина уговаривают “не работать на дядю”, а в случае проблем сразу обращаться к психоаналитику. В итоге благое было начинание на корню быльем поросло — на брошенного коня символически водружается горшок с декоративным ковылем.
Это, впрочем, не мешает прислужникам, освоившим историческую грамматику, дружно исполнить здравицу и князю Игорю Святославовичу, и Буй-тур Всеволоду, а там и вовсе до абсурда и бесконечности: Ивану Ивановичу, Петру Петровичу, Ивану Петровичу, Петру Ивановичу, Сан Санычу, Сан Палычу... Неясно, как остальные, но Петр Иванович Бобчинский такому повороту дел был бы несказанно рад. Ведь, с другой стороны, “Слово о полку Игореве” — повесть о том, как братья Святославовичи тайком от других русских князей и вопреки всем правилам, напали на половцев. “По беспределу, что ли?” — автоматически переводят эпос на сленг персонажи спектакля. И этот заурядный во многом случай остался в истории только из-за таланта рассказчика, сумевшего литературно облагородить столь бесславный поход. Так и в случае с охранниками театральная форма становится своеобразной теодицеей для такого пусть не самого престижного и порой осмысленного труда.