Что будет, если объединить музей и театр? Тогда возникнет гармоничное музейно-театральное пространство, способное рождать неординарное сценическое прочтение известных литературных произведений. Театр “Чеховская студия” Государственного литературно-мемориального музея-заповедника “Мелихово” уникален.
Мелиховская усадьба — единственный музей в России, который имеет свой профессиональный театр, открывший первый сезон в 2006 году. Театр был создан с нуля, инициатором его создания был генеральный директор музея-заповедника К.В. Бобков. Творческий базис “Чеховской студии” — школа русского психологического театра. Исполнители — актеры музейного театра. Репертуарный стержень – сочинения Чехова. Спектакли долгое время игрались на веранде главного дома писателя. В 2010 году театр обрел свою постоянную сценическую площадку — “Театральный двор”. Ею стала огромная деревянная изба — бывшая хозяйственная постройка, восстановленная в усадьбе к 150-летию Чехова.
Летом 2019 года в “Театральном дворе” состоялась премьера спектакля “Выстрелы и поцелуи”. Хореограф-режиссер Евгения Миляева осуществила эту постановку в сотрудничестве с режиссером Р. Фесак. Жанр обозначен своеобразно: “версия без слов по пьесе А.П. Чехова “Чайка” / все о том, как бьется сердце”. Спектакль можно считать этапным в творческом развитии театра “Чеховская студия”.
Все мотивы пьесы родились именно в Мелихове. “Чайка” появилась на свет в живописном флигеле, выстроенном по проекту самого Антона Павловича и сохранившeмся по сей день как жемчужина музея. Чеховское Мелихово видело множество спектаклей за годы своего существования. Но бессловесной “Чайки”, поставленной своим же театром и на усадьбе, столь узнаваемой в самой пьесе, еще никогда не было в театральном мире.
Чехов мечтал увидеть свою “Чайку” на сцене без пыльной театральной мишуры. Обитель великого писателя, где каждая былинка взяла на себя миссию хранить память о нем, и является таким местом, бережно хранящим подлинный чеховский дух.
Родился искрометный спектакль, точно поймавший ауру самого произведения, несмотря на “немоту” действия. Удачно расположился в мощном деревянном срубе минимум декораций: деревянный черный стол, стулья, белые занавески — за счет этого пространство пластично, свободно, всецело отдано актерам. Мелиховские актеры филигранны и динамичны, без труда вовлекают в свою игру без слов. Все зрительское внимание — на их глаза, лица, дыхание, движения, от мимолетных до резких, на подчас стремительные перемещения по сцене. Нельзя отвлечься ни на минуту. Иначе упустишь, как органично рифмуются между собой робкие прикосновения, взгляды, эмоции, учащенное дыхание, как рельефно переплетаются линии любви героев. Главное — не упустить первый импульс. Наполненные смыслом паузы в пластике, выразительные, “говорящие” лица, чувственные, пронзительные жесты... Нам предлагается не сам хорошо известный сюжет “Чайки”, а неуловимое ощущение Чехова, многослойность его пьесы, та самая непостижимость “Чайки”, остро щемящая нотка. Чайка — это сама всепоглощающая любовь, чистота, нежность, символ гибнущей любви и молодости, желание жить и творить, полет в лучший, более светлый мир, свобода от пошлости, возвышение над тем, что приземляет и сковывает, за абсолютное добро внутри себя. Это все они — и Нина (С. Герасимович), и Костя (И. Кожевников), и Маша (П. Елисеева), и Тригорин (А. Богданов), и Аркадина (Н. Беляева), и Медведенко (Н. Беляев), и Сорин (В. Рябов). Ведь мы разные, но думаем про одно. Чехов писал именно об этом.
Чувства, которые мы обычно стараемся затолкать поглубже, тут выступают доминантой, и слова их больше не загораживают. Любовь — это ведь особенная тишина, когда понимаешь и понят. Интуитивно, глазами, мысленно. Когда ты услышан на уровне сердца. Слова вовсе не обязательны и нередко мешают слышать друг друга. Слова только распыляют чувство. Молчание его кристаллизует, аккумулирует энергию. Ты постигаешь свою собственную глубину. Чувство проходит проверку на прочность. Чувство как углерод. Алмаз или графит? Алмаз абсолютно тверд, сверкает. Графит лишен прочности, крошится. Так и в любви: кто-то хранит верность до последнего вздоха даже в безответном чувстве, а иной мечется и разменивает себя, обесценивает, опошляет. Неотступность любви, помноженная на ее невозможность. Все главное можно сказать глазами, мыслью. Любовь больше телепатическое чувство, нежели словесное. Думающее, нежели говорливое. Безмолвие красноречивее слов. Как Творец беседует с нами внутренним огненным глаголом, тоже из Своей великой любви к нам. Так и мы беседуем с тем человеком, кто овладел нашим сердцем — огненным безмолвным глаголом. Именно это и дает нам отсылку на треплевскую идею о слиянии с мировой душой, о всеобщем единстве душ.
Е. Миляева говорит о своей необычной постановке: “Тело может сказать больше, чем любые слова.<...> Попробуйте описать другому человеку словами свою боль. А свою любовь? Все мы хотим сказать что-то, что на самом деле можем сказать только без слов. И все мы полны движения, даже когда внешне статичны. Познакомиться со своей уязвимостью и, возможно, узнать себя нового через процесс героев, ощущения, движение, атмосферу спектакля — вот то, что мне важно в диалоге со зрителем”.
Многозначные движения находятся в тесном взаимодействии с авторской музыкой композитора А. Девятьярова. Из динамиков звучат отрывки из пьесы Треплева, а затем — биение сердца, что создает дополнительный объем и образы. Все пребывает в гармоничном созвучии. В итоге спектакль смотрится как бы сердцем, с созерцанием обнаженного смысла.
Невербальный спектакль совсем короткий, продолжительностью всего час пятнадцать минут, но он в своей трепетности и емкости полностью передает сгущенную, уплотненную прозу Чехова и его дух. Позволяет увидеть то, что скрыто автором между строк, и “прочесть” пьесу вглубь. Сценическое действо превращается в прочувствованное проживание, где актеры мастерски протягивают энергетические и смысловые нити от себя к зрителям. Это в своем роде мелиховский эксклюзив. Антон Павлович был бы доволен.