Премьера этого спектакля в Новосибирске была ожидаемым событием по двум причинам. Во-первых, режиссер спектакля Олег Липовецкий стал самым обсуждаемым режиссером последнего “Ново-Сибирского транзита”, фестиваля, объединяющего Сибирь и Дальний Восток театральной России. Во-вторых, премьера по пьесе совсем новой тоже случается не так часто.
В “Красном факеле” Олег Липовецкий взялся за постановку пьесы “Перемирие” Алексея Куралеха, ранее появлявшегося только в журнале “Современная драматургия”1 да на драматургических конкурсах и только мечтавшего увидеть свое сочинение на сцене. Спектакль о войне, которая до сих пор не окончена, — это поступок. Рискованно, больно, страшно, но ведь необходимо говорить об этом: восток Украины все еще в огне, гибнет мирное население, все переговоры зашли в тупик, и всё отчаяннее ждут люди хотя бы надежного перемирия. Взаимное недоверие, кажется, преодолеть уже нельзя. Режиссер ставит пьесу, следуя за драматургом, совсем немного изменив структуру текста, и, самое главное, находит впечатляющие сценические эквиваленты для литературных метафор. И начинается все с рассадки зрителей.
Спектакль идет в Малом зале, который поделен на две зрительские зоны, “справа” и “слева” — так и написано в билетах. Догадка о том, что правы те, кто справа, сразу отметается. Дело здесь не в “правоте”. На сцене действительно сходятся две пары бойцов — сходятся, но не могут приблизиться друг к другу, в буквальном смысле: им мешают ремни, привязанные к платформам со зрителями и закрепленные на обвязках, зафиксированных поверх одежды и напоминающих снаряжение промышленных альпинистов. Одеты все четверо в камуфляж без знаков отличия, у них одинаковые мешки, все герои без оружия. От Ахилла (Михаил Селезнев) мы узнаем, что оружие осталось в “располаге” по приказу командира с позывным Медведь. Позывные, ставшие уже привычными в этом военном конфликте, наводят на мысль, что война для мужчин хоть и смертельная, но игра — они снова становятся жестокими, безжалостными детьми, до конца не понимающими, что смерть рядом и она реальна. С другой стороны, в отказе от имени, данного при рождении, есть языческий ритуал — обмануть смерть, стать другим, чтобы быть невидимым для судьбы и избежать гибели. Пьеса написана на документально достоверном языке войны, здесь много словечек, не существующих в гражданском словаре: та же “располага”, “бэхи”, “арта”. Сленг одинаков для той и другой стороны. С первого взгляда и не поймешь, которые здесь “сепары” и кто из них “укропы”, пока Шумахер (Камиль Кунгуров) не заговорил на мове. Командированы две команды с каждой стороны для ремонта в доме молодой вдовы, беременной и совершенно одинокой. На вопрос: “Как же она живет одна, людей ведь нет, не страшно?” она отвечает спокойно и просто: “А кого бояться, раз людей нет”. У актрисы, исполняющей роль Марии (Юлия Новикова), ясное открытое лицо и удивительная речь. Говорит она негромко, небыстро, смотрит на каждого внимательно и ласково. Есть ведь такое выражение “ласковый взгляд” — так вот это тот самый случай. На Марии белый передник, светлый платок на голубом простом платье. О том, что мужа ее убили, она говорит так спокойно, как будто это было давно, но это произошло совсем недавно — ребенок еще не родился. Не уходит она из деревни, потому что жалко дом оставить, а там две кошки, две собаки, корова, петух и курица. И вот он забрезжил, библейский подтекст. Конечно, она Мария, а как же еще? И первый ее разговор происходит именно с тем, которого называют Ной (Александр Петров). У других здесь тоже чудные прозвища: Че Гевара (Денис Казанцев, Виктор Жлудов), Шумахер и Ахилл. Один – спаситель человечества, другой — символ революции, Шумахер — образец мужской спортивной доблести, ну и Ахилл — герой на все времена. Каждое прозвище появилось у его носителя по какой-то простой бытовой причине, но в нем брезжит и другой смысл. Че Гевара читал книги про кубинского революционера и потому пошел воевать за справедливость, против олигархов. Любимый фильм Ахилла — “Троя” с Брэдом Питтом. У Шумахера машина-тихоход, старая “газель”, он развозит погибших по домам, его прозвище насмешливо и контрастно его “хомячливости”. А Ной совершит свой подвиг в конце, но начинается стройка с его слов, с его плана ремонта и с его мальчишеской готовности помочь одинокой милой женщине.
Возможен ли такой эпизод на реальной войне? Пожалели отцы-командиры одинокую вдову, объявили перемирие и отправили каждый по два бойца крышу восстанавливать. Наверное. Почему и тех, и этих? А чтобы соблазна не было артобстрелом стройку накрыть. Получается, что все у всех в заложниках, такое вот “принуждение к миру”.
А дальше такая жизнь увлекательная начинается на этой стройке — и разговоры, и шутки, и байки, и день рождения Шумахера, и рассказы о довоенной жизни, самогон, тушенка домашняя. Потом еще теленок родился не без приключений — Шумахер выступил в роли повивальной бабки. Совсем похоже на жизнь до войны, когда все еще были одним народом. Перекрывая крышу, поднимая тяжелые доски наверх и укладывая их, делают парни сообща тяжелую мирную работу. На сцене мы видим их реальное усилие. Режиссером этот момент решен так, что парни тянут платформы навстречу друг другу и зрители тихонечко едут на сближение — платформы стоят на небольших колесах. От неожиданности многие покачнулись, послышались легкие смешки, восклицания полушепотом, но в целом весело! Игра такая. Но вторым планом берет за горло все та же смертная тоска. Вот они, богатыри, герои, сильные, веселые, здоровые, рядом совсем. Видна работа мышц, и реальный пот, и усилие напряженных красивых тел. В голове стучит: убьют, всех убьют. Убивают каждый день. Вот таких бравых, прекрасных, честных, отчаянных. И я сделать ничего не могу, только смотреть и подавлять рыдания. Соединяя два плана, реальный и метафорический, режиссер нигде не рвет эту связь между земным и небесным бытием, идет след в след за драматургом. Документальная достоверность подробностей и весь культурный слой военного опыта человечества, соединяясь в художественной правде пьесы и спектакля, производят ошеломляющее впечатление. Финальная сцена, когда гром принимают за артобстрел, возвращает в реальность войны из временного и давно забытого Рая — тишины и мирного труда. Но все-таки Ной в финальной сцене находит в себе силы спасти врага, а значит дом-ковчег для взаимного прощения и спасения построен был не зря.