В наше время безграничной режиссерской интерпретации классики иногда бывает полезно возвратиться к первому впечатлению от текста. Мы сейчас так глубоко “копаем” автора, извлекая двойные и тройные смыслы в каждой строчке, что зачастую уходим все дальше и дальше, а вернуться уже не хватает сил, а впрочем и зачем? Мы выдвигаем миллион версий, бесконечно иронизируем над персонажами, предлагаем новые формы и испытываем вековую усталость от знакомого текста.
Челябинский режиссер Олег Хапов, приглашеный на постановку в театр города Чайковского, словно бы “обнуляет” весь огромный опыт интерпретации “Чайки”, накопленный нашим театром, и возвращается к тому, что написано в тексте. Я имею в виду смысловую нагрузку этого текста. Ну скажем, Треплев говорит Нине, что так и не нашел своей дороги, в отличие от нее. Дорн предостерегает, что талант может погубить, если неправильно им распорядиться. В разговоре с матерью Костя жалуется, что не может писать, так как Нина его разлюбила. Сорин среди причин первой попытки самоубийства племянника называет бедность, одиночество, ощущение ненужности. Собственно, вот она — сумма причин, по которым Костя сводит счеты с жизнью. И это явно проступает в постановке. Но дело совсем не в традиционности получившегося спектакля. Не демонстрируя, на первый взгляд, радикальной интерпретации текста Чехова, режиссер все же предъявляет собственную интерпретацию — он любит всех персонажей “Чайки” и верит им.
Спектакль начинается с появления Маши (Дарья Карпушина). Она красива, по-своему элегантна в темном платье, на плече у нее этюдник. Здесь все талантливы по-своему. Маша пишет акварели, разрисовывает декорацию будущего спектакля, вообще активно участвует в его постановке, даже пытается играть “мировую душу”. Разыгрывается целый пролог — подготовка к спектаклю. Вбегает компания молодых людей — Медведенко, трио слуг, Костя и с ними моложавый Сорин. Все дурачатся, смеются, умываются (Маша поливает из ковшика), ставят декорации и стулья, бросают влюбленные взгляды, ревнуют, в общем, наслаждаются своей молодостью и радостью бытия. Сосредоточен Костя, командующий всем этим безобразием. Восторжен Сорин, влюбленный и в Костю, и в молодость, и в жизнь. Красив и юн Медведенко. Безмятежность, утро человечества. Мила и светла Нина в сереньком платьице с рукавами фонариком. Она действительно влюблена в Костю. Они нежно целуются. О пьесе она говорит “наша” (а не “ваша”, как у автора). Ничто не предвещает катастрофы. У Нины и Кости есть свой тайный знак — они протягивают друг к другу руку ладонью вперед. Вероятно, это знак доверия и искренности. Первые тревожные сигналы звучат при появлении Аркадиной со свитой.
Аркадину играет Инесса Муран. При первом появлении мы никак не можем поверить, что эта низенькая крепкая женщина с нелепой “халой” на голове, похожая скорей на продавщицу “тетю Клаву”, чем на известную актрису, одетая в странные, чаще нелепые наряды, — та местная королева и властительница душ, вокруг которой вертится мир в имении Сорина. Однако при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что женщина эта обладает сильной энергетикой и она удивительно искренна. Искренна в своем почти детском эгоизме, искренна в страсти к молодому любовнику, искренна в заботе о сыне (да-да!). А потом выясняется, что она еще и талантлива. Режиссер дает нам возможность в этом убедиться, когда Аркадина начинает петь. А поет она сильно, задушевно (украинские и русские песни), и в этот момент ею действительно можно восхищаться и любить. А как она обижается, ревнует, когда, отвернувшись от Нины, бросает “браво, браво”, а на лице все написано. Как устраивает маленькие соревнования — кто быстрее добежит или дальше прыгнет, и радуется как ребенок: “Я первая!” В то же время она неглупа, наблюдательна и многое замечает — и флирт Тригорина, и страдания Кости. В знаменитой сцене объяснения с Тригориным Аркадина тоже искренна. Мы понимаем, что Тригорин — ее лебединая песня. Она говорит ему о любви — страстно, с зовом. И он покоряется. Видно, что секс между ними еще не остыл. И логично, что режиссер убирает реплику “теперь он мой”. В эпизоде с сыном Аркадина ласкова, лишь при упоминании Нины и Тригорина взрывается, кричит, не помня себя, потом сожалеет и просит прощения. Она вся в этом. Есть в ней какая-то сильная народная природа — яркая, сочная, но и глубокая одновременно.
Тригорин в исполнении Сергея Пантющева красив, еще довольно молод, обладает какой-то затаенной мужской силой. Чаще всего он пребывает в каком-то заторможенно-сонном состоянии — учтив, воспитан, обаятелен. Но в некоторые моменты в нем прорывается сильный темперамент и драматизм. Как в разговоре с Ниной о писательской доле, где он кричит почти с отчаяньем: “Я фальшив!”, его сводит с ума отчаяние, и действительно секундами он напоминает Поприщина. “Вы несчастны, но вы прекрасны”, — выдыхает Нина. И тогда он целует ее — страстно, отчаянно. А услышав зов Аркадиной, снова прячется, как улитка в домик, в свое вежливое равнодушие.
Что сказать о Нине? У Анастасии Гониной это не стерва, не предательница. Она действительно любит Костю (по крайней мере, так ей кажется). Это светлое юношеское чувство. Но Нина не была бы Ниной, если бы ее не манили страсти, возможно, будущие страдания, что-то темное и неизведанное. Она сначала восхищается Тригориным, потом играет с ним, затем жалеет. Любовь рождается не сразу, но мы не можем усомниться, что это любовь. Нина тоже талантлива. Она всерьез и с пониманием читает Костину пьесу о “мировой душе”. “Мировая душа” еще отзовется в “Генуе” Дорна, да и все персонажи “Чайки” прочитаны здесь как часть общей “мировой души”. Анастасия Гонина в силу своей фактуры обречена играть “голубых героинь” — хрупкая, голубоглазая, с сияющей улыбкой и обаянием. Но здесь она хороша не только в первой части спектакля, но и во второй — почти сломленная, но обнаруживающая стальной внутренний стержень. И верится, что Нина станет большой актрисой.
Актеры в этом спектакле играют — кто более, кто менее — сегодняшние типы людей. Костя, пожалуй, наиболее узнаваем. Треплев (Константин Калашников) — длинноволосый парень, прекрасно развитый физически (не случайно он демонстрирует свой торс), колючий, трудный, взрывной. В нем кипит неуспокоенность, он напоминает рэпера, рокера, он хорош был бы на мотоцикле, на протестной акции. Он из тех, кто лезет на рожон. Ему не идут пиджаки и костюмы. Свободная блуза, шаровары, длинные волосы, спадающие на лицо, медная тарелка-гонг. Они с Ниной чем-то похожи внешне — оба светлые, тонкие, стремительные. Как брат с сестрой, как члены тайного общества. В финале он будет жечь журнал со своим рассказом, и пламя высветит лицо человека, принявшего решение.
Удивительный здесь Сорин (Василий Костоусов) — словно вечный мальчик, влюбленный в жизнь. Он стремится во всем подражать Косте — в торопливости походки и пластическом рисунке, в любимых словечках, во влюбленности в Нину. Он “зеркалит” любимого племянника, участвует во всех его затеях. И мы видим, как постепенно из этого человека уходит жизнь, а он не может с этим смириться. Как легки его первые “Жить хочется!” и как дальше они наполняются тоской! Как он еще пытается хорохориться, сидя на “насесте” и болтая ногами, как просит сестру за любимого Костеньку, но старость уже напоминает о себе. Внезапный приступ боли, невозможность выдоха, мгновение — и перед нами уже другой человек. Как он слушает рассказ о судьбе Нины, сидя в кресле, пожевывая старческими (внезапно) губами, проживая-проговаривая про себя ее историю. Последний всплеск: “Генуя!” — попытка танца. Поздно. Жизнь прошла.
Еще один персонаж, подражающий Косте, Медведенко (Глеб Белкин) — красивый юный мальчик, стремящийся соответствовать талантливой Маше. В общей суматохе со спектаклем всюду следящий взглядом, всюду следующий за ней. Во втором акте он как-то умудряется сохранить достоинство, не становясь жалким. Когда учитель обнимает жену, зовя домой, в нем проявляется не столько жалость к “ребеночку”, сколько обещание супружеской ласки. И видно, что между ними есть эта тяга. Ведь любовь к Косте у Маши бесплодна, выдумана в голове. А рядом юный пылкий муж. И как знать...
Дорн здесь явно имеет портретное сходство с Антоном Палычем — такие же усы, бородка, очки. Даже голос “чеховский” (как нам кажется). Актер Кирилл Максимов еще молод, поэтому играть возраст не получается, но вещи он говорит важные — о том, как может погубить человека талант при недолжном уходе. Он же вновь вводит мотив “мировой души”, рассказывая о Генуе. Явно доктору Чехову (Дорну) отдано в спектакле амплуа резонера, а не любовника.
Шамраев (Иван Костоусов) похож на Соленого из “Трех сестер” — в белом костюме с металлическими пуговицами, напоминающем мундир, такой “оловянный солдатик” с поднятыми плечами, деревянная игрушка, щелкунчик. Неловко шутит, прекрасно видит шашни своей жены с доктором, но любит ее как умеет. Полина Андреевна (Светлана Дорохова) стройна, моложава, мягка, хороша собой. Вместе они образуют неплохую пару.
Трио слуг (горничная, Яков, работник) сильно напоминают любовный треугольник из “Вишневого сада” — Дуняшу, Яшу и Епиходова. Они как бы вторят хозяевам в своих переживаниях, аккомпанируют их любовным перипетиям. Создают атмосферу, внося в нее молодую энергию, азарт, лирику.
Сценографический образ спектакля – стеклянная ширма, как бы материализующая утверждение о том, что люди не слышат друг друга. Видят, но не слышат. Иногда в стеклянной стенке открывается “форточка”, и она становится проницаемой. Так, Константин слышит из своего кабинета реплики персонажей, играющих в лото. Движущаяся ширма создает на сцене динамичное пространство, почти по Крэгу. С ним рифмуются бесконечные пробежки — пантомимы героев. То стремительно выходит Маша с чемоданом, которую тут же перехватывает Шамраев, то бежит вдоль рампы чем-то расстроенный Костя. Их сменяют слуги. Одна пантомима наплывает на другую. Чем сильнее накаляется обстановка, тем легкомысленнее звучит музыкальная тема. Возникает образ стремительной, противоречивой, убегающей жизни. Ткется импрессионистическая ткань спектакля.
В финале Костя замахивается молотком для крокета — слышен звук разбившегося стекла (“лопнула склянка с эфиром”). Он не уходит со сцены, а просто садится в сторонку, окутанный темнотой и одиночеством. Ширма уходит на второй план, освещается, за стеклянной стеной — остальные участники истории. Их лица размыты дождем. Костя исчезает. Финита.