Вокруг этого спектакля копий сломано уже немало. Не раз приходилось слышать и читать, что он-де раскалывает публику на непримиримые части. На мой взгляд, это утверждение — от лукавого. Просто в силу крайней невнятности высказывания, просто потому, что неясен ни посыл (то самое “про что спектакль”, которое любят театроведы и терпеть не могут режиссеры, но все-таки хочется ведь знать), ни адрес послания.
В принципе, это довольно странно для Валерия Фокина — рационалиста, режиссера жесткой структурированной формы, как правило, четко знающего, чего он хочет и чего добивается. Тем более странно, что речь идет о произведении программном, декларированном заранее, задолго до премьеры. И предваряя событие, режиссер высказывался совершенно определенно: “Захотелось вглядеться в корни жестокости. Понять, как погибал Джугашвили и как в нем рядом вырастал Сталин. И идея справедливости вдруг обернулась фашизмом и тиранией, выродилась в представление, что он имеет право решать. Он же прямо поставил себя на место Бога...”
Можно только догадываться, что происходило с замыслом “там, по дороге”, куда испарялась энергия постижения зла, подменяясь иллюстрациями, почему исчез из проекта драматург Артур Соломонов, поначалу собиравший материал для спектакля. Рождалась история молодого Сталина непросто, судьба спектакля складывается довольно причудливым образом. Поначалу премьерный ажиотаж на правительственном уровне (в зале министр культуры, губернаторы и иже с ними), восторги по поводу такого великолепного пиара и хайпа, затем волна явственно пошла на спад, сейчас спектакль идет в спокойном, сдержанном зале, вызывая, пожалуй, лишь вежливое недоумение.
Вероятно, выбранная тема такова, что автор неминуемо должен обозначить свою позицию. Вариант: “Мы вам покажем картинки из жизни Джозефа Д., а вы размышляйте” — здесь не проходит. Один из рецензентов недаром вспомнил спектакль “Балтийского дома” “Сталин. Ночь”, прошедший без подобного ажиотажа и хайпа. Позиция режиссера Леонида Алимова по поводу мрачной ночной фигуры заглавного героя была совершенно недвусмысленной, и она, вместе с несколько утрированным приемом, в котором вел роль Сталина хороший артист Вадим Яковлев, действительно приводила к поляризации зала.
Артист Владимир Кошевой в спектакле Александринки настроен на создание романтического образа Сосо Джугашвили. Юноша пылкий “со взором горящим” бросает вызов церковным, патриархальным устоям, ни во что не ставит даже такие вечные ценности, как любовь и дружба — уводит невесту у друга, посылает на верную смерть соратника. Группа сподвижников Сосо воспринимается именно как толпа, нерасчлененная масса, кто из них Камо (кстати, тоже романтизированный советским кинематографом), кто Сандро, кто Давид — понять непросто. Есть один герой, лидер, остальные — серая массовка. Может быть, спектакль о том, как безликое большинство (образ дополняют статисты в черном, перемещающие фурки, так сказать, безмолвные движущие силы истории) взращивает ницшеанского сверхчеловека? Не получается, не вытанцовывается из В. Кошевого ни Байрона, ни Манфреда, ни даже Родиона Раскольникова — недостает драматургии, масштаба личности, не хватает темперамента и энергии.
Картинки — житейские клейма — располагаются линейно: вот вывезли на фурке храм, вот вывезли духан, но нет развития, эволюции, нет анализа того, что происходило от события к событию в духовном мире, сознании этого молодого человека. Картинки получились живописные (сценограф Николай Рощин): рисованные задники в манере развитого соцреализма, стилизованные под большой сталинский стиль — виды старого Тифлиса, зеленые лужайки, мемориальное кладбище, где происходят главные события. На кладбище Сосо насилует юную Ольгу (Анна Блинова) — прямо на могиле ее отца, самим Сосо убиенного. Прямая отсылка к шекспировскому Ричарду III, но здесь опять-таки не тот масштаб личности.
На зеленой лужайке состоится пикник-жертвоприношение, в жертву собираются принести малолетнего сына банкира Бархатова (Александр Лушин), потом молодой Сосо помилует ребенка, подобно ветхозаветному богу Авраама и Исаака.
Мотив претензий Сосо на то, чтобы стать богом — один из самых внятных в спектакле. Он не подкреплен личностно, но декларирован во внутреннем монологе, громко озвученном по трансляции. И когда к молодому Сосо является уже старый Сталин со своими наставлениями, как править миром, тот потрясенно восклицает: “Так ты Бог!”
Сцена происходит на переходе из морга в тюрьму. На тюремном полу валяется избитый жандармами Сосо. Вообще, при желании можно сделать вывод, что последующий кровавый террор вытек из этого акта насилия и унижения. Мстил юноша. С молодым Сосо поступили, безусловно, нехорошо, жестоко. Хотя куда более гуманно, чем поступали потом с узниками уже в сталинских застенках. Спиной к зрителям стоят обнаженные фигуры людей, явно уже покинувших мир живых. На прозекторском столе лежит еще одна фигура, видны только сапоги. Но вот постепенно какими-то токами она гальванизируется, дергается, приподнимается, встает, и мы видим Сталина при всем параде — в белом с золотом кителе, с неизменной трубкой. Артист Петр Семак совершенно убедителен и в портретном сходстве, и в воспроизведении манеры поведения “вождя всех народов”. Мертвый вождь приходит на свидание к полумертвому Сосо. Хвалясь и глумясь, он упоминает Беломорканал, делится секретами власти над людишками. Сосо, сперва в испуге, потом в восхищении от такого божественного величия, прозревает и свою будущую славу, и истерические восторги толпы.
Но самый драматичный дуэт происходит в начале спектакля — в сцене свидания семинариста Сосо с матерью (Елена Немзер). Матушка хлопочет, кормит-поит сына, тревожится, причитает. Он на все ее слова каменно молчит. И это молчание будущего Кобы страшнее высказанного им желания помочиться на иконы. Ему нечего сказать матери, нечего сказать людям. Колоссальная каменная пустота, безмолвие идола...
Вот интересно, в спектакле К. Богомолова “Слава”, поставленном в БДТ, чье действие относится к более поздним сталинским временам, реминисценции со старым, добрым, ушедшим театром воспринимаются с ностальгической улыбкой. В спектакле Фокина отсылка к оперной сценической вампуке кажется почти зловещей. Кто-то из критиков даже усмотрел в этом грозное предупреждение правителям: дескать, хотите реставрации режима, вот такое официозное искусство получите. Страшнее угрозы они, конечно, не знавали...
Многие помнят знаменитый перестроечный фильм Т. Абуладзе “Покаяние”. Но ведь самый трагический эффект этой прекрасной ленты состоит в том, что покаяния не было! Все низвержение кровавого тирана Варлаама происходило лишь в воображении героини. Вот и мы живем нераскаянными. И человек, чьей волей уничтожены миллионы неповинных людей, истреблен цвет нации в лице писателей, поэтов, философов, режиссеров, полководцев, ученых, — все еще “эффективный менеджер” и “организатор наших побед”.
В финале из оркестровой ямы, словно фаллос в состоянии эрекции, поднимается гигантская фигура Сталина. Поднимается и опадает. Но вспомним предупреждение Бертольта Брехта: “Плодоносить еще способно чрево, которое вынашивало гада”. Способно?