“Театр парадокса” — так назывался один из первых перестроечных сборников абсурдистских пьес, откуда взята часть содержания спектакля “Т-35” Учебного театра Школы-студии МХАТ (курс Дмитрия Брусникина, режиссер Сергей Щедрин). В амбициозном проекте студенческого коллектива предпринята попытка соединить классические произведения мэтров театра абсурда Сэмюэла Беккета и Славомира Мрожека.
Жанр спектакля определен как “панк-буффонада с элементами пост-иронии” (примерная суть пост-иронии: “В каждой шутке есть доля шутки”). Перефразируя известное крылатое выражение, можно сказать, что какую бы пьесу студенты ни поставили, все равно получится капустник.
В качестве основы спектакля взято все-таки наследие великого ирландца. Учитывая преобладание среди его героев бродяг-бомжей, постановщики покрыли пол довольно глубокой сцены всяким мусором со свалки (художник Натали-Кейт Пангилинан). Зрителей небольшими группами запускают в зал именно через это пространство, снабдив на всякий случай бахилами (похоже, чтобы обувь не запылилась).
Кроме того, на сцене стоят несколько деревянных сооружений-стенок, обклеенных таким же, что и на полу, мусором. Они используются как подвижные декорации, но временами их без видимой цели со страшной скоростью возят по сцене, угрожая возможностью обрушить на зрительские ряды.
Во время спектакля весь мусор периодически сметают прямо в зал, и в передних рядах ощущается изрядный запах свалки. Надо отдать должное исполнителям — они сами иногда падают со сцены на кучу мусора перед зрительскими креслами и мужественно долго лежат там, подкрепляясь огрызками яблок из этой же кучи.
Тексты Беккета взяты небольшие, самый, пожалуй, известный из них — телепьеса “А, Джо?”. Известный теоретик театра абсурда Мартин Эсслин писал, что спектакль по этой пьесе возможен только в телевизионном варианте, но постановщики захотели опровергнуть это. Акценты радикально смещены — в центре представления оказался не Джо (играющий его Александр Золотовицкий просто безучастно сидит на стульчике у края сцены), а погибшая из-за него особа (Анастасия Плетнер говорит шепотом, но в микрофон). При этом чуть ли не после каждой фразы на сцену выбегает в разных одеяниях танцовщица (Полина Повтарь) и тут же убегает. Такая вот пост-ирония.
Пьесу Беккета “Дыхание”, известную как самая короткая пьеса в истории театра (продолжительность около половины минуты), постановщики умудрились растянуть чуть ли не на полчаса. Одну только фразу “Основополагающие звуки; никаких шуток” персонаж произносит в разных интонациях несколько десятков раз. Получилось нудно, но это укладывается в проглядывающую в постановке задачу вызвать раздражение публики.
Наиболее адекватно, пожалуй, воплощен отрывок из пьесы Мрожека “Прекрасный вид”. Здесь без всякой пост-иронии, в чистом виде предстает буффонада, даже клоунада (исполнители даже одеты как коверные), и такая интерпретация вполне имеет право на существование.
С другой стороны, подобный упрощенный подход, примененный к другому произведению польского драматурга — его классической одноактной пьесе “Кароль”, на наш взгляд, обедняет содержание.
Напомним, что в этой пьесе Дедушка и Внук приходят к Окулисту в поисках некоего Кароля, которого старик хочет застрелить из ружья, но не может увидеть без очков. Парочка требует у Окулиста очки. Поскольку проверка зрения задерживается из-за неграмотности Деда, посетители забирают у врача его собственные очки. В страхе тот уговаривает их подстрелить первого пришедшего больного, а после их ухода, когда ему звонит и договаривается о приеме новый пациент, которого в самом деле зовут Кароль, Окулист тут же доносит о нем убийцам.
Наклеенная борода Дедушки и бутафорское ружье Внука выглядят забавно, но игра актеров построена на том же уровне — все как бы “понарошку”. А между тем эта пьеса Мрожека о конформизме и атмосфере страха в тоталитарном обществе намного сложнее, сo многими подтекстами. Как в воплощение ролей, так и в мизансцены можно было вложить намного больше содержания: сделать образы многослойными, а декорации, реквизит, движения и жесты более выверенными и значимыми (например, в тексте Мрожека важное место занимают мизансцены с тахтой — на ней в начале пьесы лежит Окулист и читает книгу, находящуюся на полу: под тахту заглядывает Дедушка, когда врач там прячется).
К сожалению, текст всего спектакля, особенно в концовке, сильно разбавлен непонятными кусками неизвестного происхождения. Смешение качественного текста выдающихся драматургов второй половины двадцатого века с отсебятиной не украшает спектакль.
В целом радует стремление постановщиков приобщить начинающих актеров к произведениям классиков драматургии абсурда, но представляется, что можно было это осуществить и более основательно.