Петербургский театр только открывает для себя творчество современного американского драматурга Дона Нигро1, чьи пьесы доходят до российской сцены благодаря неустанным усилиям переводчика Виктора Вебера. В известной степени Дона Нигро можно сравнить с Жаном Ануем: подобно знаменитому французу он стал поставщиком репертуара для самых разнообразных стационарных театров и мобильных трупп. Им написано около 400 (!) пьес.
Первым к драматургии плодовитого американца обратился петербургский Театр на Васильевском, пьесу “Горгоны”2 о соперничестве двух голливудских звезд здесь прочитали как универсальную драму актерской судьбы. Затем последовали “Звериные истории” в постановке художественного руководителя Молодежного театра на Фонтанке Семена Спивака. Можно сказать, что известный режиссер из Северной столицы и американский драматург, ведущий уединенный образ жизни на ферме в Огайо, нашли друг друга. В послесловии к пьесе Дон Нигро не без юмора пишет: “Я всегда ладил с животными лучше, чем с людьми, несмотря на то что иногда их ем. Животных, естественно, не людей, хотя в театре каннибализм — достаточно обычное дело”. И далее серьезно: “Я не нахожу ничего глупого в попытках найти аналоги человеческих эмоций в природе. Мы — часть природы, хотим мы видеть себя такими или нет...”3.
Эти идеи вдохновили режиссера Спивака, согласного с тем, что любой зверь напоминает человека: “Безумие, страх, искушение, одиночество — все это есть в жизни человека. Наш спектакль можно назвать предупреждением: будьте бережнее по отношению к тем, кто рядом, будьте терпимее...”.
Художник Николай Слободяник создал завораживающе красивый образ спектакля: опустевший пляж, осень, “уже падают листья”, нет, не листья — летят, опускаются, поднимаются развешанные над сценой зонтики. Волшебно подсвечивается задник, на котором пляшут силуэты героев спектакля: индюшек, бурундуков, сурков, леммингов — маленьких беззащитных существ, обитающих в окрестностях Огайо, где слоны, как известно, не водятся. Похоже, эти маленькие животные такие же беззащитные, как и мы, люди.
Театр выполняет пожелания драматурга — никаких зверских ужимок и прыжков, никаких звериных костюмов, образы создаются лишь намеком, легким касанием. Пьеса и спектакль состоят из ряда миниатюр, каждая из которых — отдельный законченный сюжет, посвященный тому или иному “зверику”. Семен Спивак стремится прочертить сквозное действие, проводя линии персонажей через весь спектакль — нелепый одинокий утконос просит у всех разрешения “посидеть рядом с вами”, лемминги совершают свой бесконечный, бессмысленный бег, порой напоминая “Слепых” Питера Брейгеля.
Сценка “Три дикие индюшки в ожидании кукурузных початков” построена на конфликте мечты и реальности, поэзии и прозы. Мечту, естественно, воплощает дама (Алиса Варова), она мечтает играть на саксофоне, грезит саксофонным деревом. Два диких индюка, собственно, тоже мечтают — о кукурузных початках и вафлях. Константину Дунаевскому и Ярославу Соколову явно пригодились студенческие тренинги на подражание животным, они работают мягко, едва обозначая природные повадки суетливых, глупеньких и любопытных птиц. Прожорливые Боб и Джордж убеждают индюшку Пенни, что ее затея невыполнима, но в финале пьески раздаются низкие протяжные звуки саксофона...
Одна из лучших миниатюр, трагикомедия “Попугаи”, тонко, с мягким юмором и грустной улыбкой разыграна талантливыми артистами Сергеем Яценюком и Ириной Полянской. Несмотря на попугайское оперение и узнаваемые птичьи повадки, это, конечно, до боли знакомая история супружеской пары, которая вынуждена делить общее пространство, будучи уже не в состоянии существовать вместе и в то же время не в силах жить друг без друга. Когда попугай Ричи бросает своей нежной, трепетной, болтливой Пегги (ну настоящая женщина!) жестокое “cдохни”, она действительно умирает, обессиленно свесив крылышки, и он бьется в отчаянии над безжизненными телом подруги.
В монологе “Утконос” Иван Мартынов (в другом составе Андрей Шимко) играет отчаяние одиночества, отверженности. Некое пограничное, чуждое всем существо, он остро чувствует невозможность самоидентификации, невозможность ощутить себя полноценным божьим творением: “У меня ощущение, что меня собрали из того, что осталось от других”.
Миниатюра “Мышеловка” строится как пародия на ток-шоу, мышка (Эмилия Спивак) — ведущая, все участники спектакля — восторженная публика. Мышь эмоционально рассказывает, как избежать соблазнов мышеловки. Но когда выключены камеры и софиты, она тихо выходит на опустевшую сцену, и становится понятным, что заговаривала, заклинала она прежде всего себя. Мышеловка с сыром манит неотвратимо, она становится навязчивой идеей, символом борьбы личности с собой и несвободы от самой себя, своих комплексов. Звучит почти молитвой: “Не вводи меня в искушение и убереги от зла. Убереги от...”. Естественно, мышеловка захлопывается.
Звери задаются совершенно человеческими вопросами: что есть Бог и каковы цели Создателя (“Великий Бурундучий лабиринт” в исполнении Сергея Малахова). Они подвержены маниям, фобиям и проходят испытание одиночеством, разделяя его только с двойником — зеркальным отражением, темной стороной собственного “я” (“Сурок у окна” в исполнении Александра Андреева).
Самая трогательная и драматичная сценка — это, пожалуй, “Ожидание (Коровы)”. Три очаровательные молодые коровки в ожидании чего-то неизведанного кокетничают, танцуют и поют, фотографируются со зрителями. Ксения Ирхина, Алиса Варова, Юлия Шубарева в образе наивных, доверчивых созданий прекрасно общаются с залом, излучая оптимизм и витальную энергию. Но с каждой репликой становится яснее, что стоят они в очереди на скотобойню... Чтобы лишить нас последних иллюзий, через сцену проносят три распятые говяжьи туши. И тогда наступает “время бабуина”.
Размышления о Боге и смысле эволюции упираются в образ бабуина Эда, убедительно сыгранного Петром Журавлевым. Потомок Великого бабуина, оскорбленный родством с человеческими существами, призывает убивать и убивать — “во имя самого святого Владыки и Создателя. Великого Синезадого Бога бабуинов”.
Герои спектакля решают экзистенциальные проблемы, диалоги и монологи наполнены философским смыслом. Их создатель, демиург, он же драматург, судя по всему, исповедует философию идеализма. Все, что происходит, свершается в сознании, недаром в тексте постоянно звучит: что-то в голове, кто-то пробрался ко мне в голову, чужак прячется у меня в мозгу. И не случайно попугаиха Пегги мило щебечет откуда-то извлеченную цитату: “Мир — субъективная выдумка, зависящая от особенностей и ограничений сознания”. Мир таков, каким мы его представляем, он зависит от наших побуждений, мыслей и чувств. Нет существа, “которое было бы как остров, сам по себе...”.
Очеловечивание животных, наделение их разумом, памятью и эмоциями — нередкий прием в художественной литературе, вспомним хотя бы произведения Льва Толстого, Чехова, Бунина, Киплинга... Мир животных оказывается идеальным зеркалом, в котором без прикрас отражается истинная суть человека. Антропоморфное существо становится воплощением добра, любви, верности, маркируя либо отсутствие этих качеств в человеке, либо огромную, как правило неудовлетворенную, потребность в них. Во всех этих произведениях люди и звери выступают на равных, смысл высказывания рождается в их взаимодействии. В пьесе Дона Нигро человек из системы координат исключен, общаются между собой только животные в предложенных, нафантазированных автором обстоятельствах, что придает действию и отношениям несколько умозрительный, сконструированный, рациональный характер.
Возможно поэтому красивый и стильный спектакль Семена Спивака получился несколько отстраненно-холодноватым, что не очень свойственно этому мастеру. Зато в полной мере проявился один из главных его талантов — умение добиться магии актерской игры. В спектакле заняты артисты разных поколений, но практически одной школы. Выпускники курсов Спивака блестяще продемонстрировали масштабы своих талантов на локальном пространстве сценической миниатюры.
Неожиданным продолжением “звериной темы” стал спектакль казахского театра “Жас Сахна” в постановке Барзу Абдураззакова, показанный на Международном фестивале камерных театров “ART-окраина”. Фестиваль “окраинный” только географически, его проводит театр “За Черной речкой”, находящийся не в центре Петербурга. Известный таджикский режиссер является постоянным участником и этого фестиваля, и балтдомовских “Встреч в России”, он лауреат премии имени Кирилла Лаврова. При этом два года назад был позорный случай, когда режиссера не пустили на очередные “Встречи”, завернув в аэропорту “Домодедово”. Изгнанный из родного Таджикистана, Барзу ставит спектакли в азиатских республиках, нынче руководит в Казахстане молодым театром “Жас Сахна”. Труппа тоже молодая, состоит в основном из учеников Абдураззакова, все они заняты в спектакле “Теория нитки. Звериные истории” по той же пьесе Дона Нигро.
Камерный спектакль играется на практически пустой сцене, лишь у левой кулисы стоит пианино, у правой — круглый столик. Взаимоотношения человека и зверя в этом спектакле решаются сугубо театрально: это отношения артиста и его персонажа. Все участники спектакля присутствуют на сцене одновременно, они танцуют под ностальгические джазовые мелодии, флиртуют, выпивают, но вот резкая смена света и музыки, и они воплощаются в героев очередной миниатюры или в некое зооморфное сообщество. Структура спектакля многослойна: на сцене артисты, тире — посетители ретро-бара, тире — стайка леммингов, подверженных самоубийственным наклонностям, тире — стадо коров, влекущееся на бойню. Действие проникнуто тревожными ожиданиями. Две дикие индюшки знают, что никогда больше не увидят третью — и раньше пропадали те, кто устремлялся за мечтой.
Попугаиха Пегги зазубривает философскую энциклопедию в ожидании неизбежного конца. Здесь попугаи-неразлучники — не семейная пара, скорее любовники. Он — равнодушный красавец, ожесточенный однообразием жизни в клетке, она — нежная, любящая, но в ответ на ее ласки он снова и снова бьет ее. И когда она умирает, у него вырывается все то же сакраментальное, навязчивое: “Попка хочет крекер”.
Центрует композицию сюжет “Теория нитки”, в спектакле Спивака не самый яркий и запоминающийся. В казахском спектакле диалог двух кошек превращается в философский диспут о смысле жизни, о воле, навязанной свыше, о свободе собственного выбора. Вообще, проблема тотальной несвободы — от происхождения и условий существования, от данного природой облика, от собственных несовершенств и страстей, от “звериных” законов, от тех, кто больше, выше и дергает за нитку, — эта проблема становится главной в спектакле Абдураззакова.
Сцена “Мышеловка” — апофеоз бунта против навязанных действий и понятий. Мышка (Жанель Сергазина) решает, что лучший способ избавиться от искушения — это поддаться ему. Дело не в сыре, манит сама опасность, гибельный восторг на краю жизни и смерти. Мышка робко тянется к пианино, извлекает нотку, другую, осмелев, начинает отчаянно бить по клавишам, и тут крышка пианино падает.
Если “Теория нитки” — апология несвободы, то сюжетная линия Утконоса — предел отчуждения. Весь спектакль бродит по сцене странное босое существо в пальто на голое тело (Вахид Изимов), пытается с кем-то сблизиться, но все дружно шарахаются от него. Даже свет его избегает. Утконос начинает монолог в луче, свет гаснет, и нужно снова искать светлое пятно...
Молодые казахские актеры замечательно играют на русском языке, поражает их погруженность в материал, концентрация на сущностном. Они следуют завету Мастера: “Должна присутствовать некая важная цепь: познай себя, познай окружение, познай мир — познаешь Бога”. Актерам дано познать Бога, их персонажам — нет.
Спектакль начинается и завершается сценой “Коровы”. Все персонажи толпятся в очереди, томятся от неизвестности, перебрасываясь настороженными фразами, среди которых рефреном звучит: “А когда будет обед?”
Напрашивается вывод: если тебя интересует только время обеда, то попадание на бойню неотвратимо. Но, судя по степени несвободы и отчуждения, оно неотвратимо в принципе.
В спектакле С. Спивака — иное, для него другие — не ад, понимание другого существа — иного вида, рода, окраса, расы — может быть спасительным для всего гуманистического сообщества.
Два режиссера разных поколений, работающие на постсоветском пространстве, ставят одну и ту же пьесу с показательной, думается, разницей. Семен Спивак, мастер старшего поколения, в своих выводах более оптимистичен, позитивен. Его младший коллега исполнен тревоги, печали, отчаяния на грани безнадежности. Может быть, в этом просматривается тенденция?
1 “Современная драматургия”, № 1, 2018 г.
2 Там же.
3 Там же.