Этот спектакль поставлен по пьесе, написанной в 1935 году и ставшей образцом бесконфликтной драматургии сталинской эпохи.
Константин Богомолов, известный игрок на поле постмодернистской свободы, сделал очередной неожиданный выпад, который не мог не удивить, не потрясти понимающую публику. Он поставил пьесу Виктора Гусева, дважды лауреата Сталинской премии, поэта, которому в силу особой преданности сталинской идеологии и политике удалось избежать расстрела, тем более что и сам он публично поддерживал эту крайнюю меру в борьбе с “врагами народа”. Творца, существовавшего в русле славных героических лет индустриализации и террора. Яркого представителя соцреализма, от которого наша культура и искусство начали отказываться еще во времена памятной “оттепели”. Но теперь история сделала новый виток, и мы как будто стоим на пороге новых героических лет и с трепетом ожидаем, что будет дальше.
Что же, Богомолов решил побежать впереди паровоза? Высказать, так сказать, “готовность” и прочee? Думаю, что этот неуемно ироничный режиссер просто продолжает линию своих остроумных и едких эскапад и взошел по ней, так сказать, на новую ступень.
Богомолов уже обращался к теме тирана-диктатора: один из его предыдущих спектаклей — “Дракон” по Е. Шварцу. И если самого Дракона он тогда изобразил прекраснодушным, улыбчивым, в позе победителя, которую как никто мог передать Олег Табаков, то здесь “дракон” остается за кадром, но ощущается в каждой строчке бодрых поэтических виршей В. Гусева о родине, красном знамени и прочей атрибутике сталинского патриотизма.
Сам Богомолов в одном из интервью так объяснил общую цель постановки и требования к актерам: “Задача команды спектакля не рисовать впрямую ужасы сталинизма, а воспроизвести наш советский “Ла-Ла Лeнд”. Осуществить чистой воды сталинский мюзикл и посмотреть, как на него будет реагировать зритель”. Вот, оказывается, что: посмотреть, как будут реагировать. Мое мнение о том, что этот спектакль — чистой воды провокация и своеобразная художественная шутка, вполне совпало с замыслом режиссера. Пьеса В. Гусева для Богомолова — культурный артефакт, с которым можно поиграть, примерив разные варианты зрительских реакций — от яркого приятия до резкого отторжения. Все эти реакции в равной степени устраивают режиссера: он бросает кость и смотрит, кто на нее кинется. Это зрелище доставляет Богомолову, очевидно, немало удовольствия.
Наивный, простодушный зритель, который составляет большую часть зала, приходит в театр за интересными историями и на сей раз уходит удовлетворенным. Спектакль “Слава” ему, безусловно, нравится. Он не ощущает тут никаких подвохов. Ведь в пьесе, показанной на сцене, хорошо закручен любовный сюжет, все возникающие разногласия между влюбленными Василием Мотыльковым (В. Дегтярь) и Еленой (А. Куликова) к всеобщему удовольствию разрешаются, иллюстрируя известную пословицу о том, что милые бранятся, только тешатся. А теплое домашнее обаяние дородной Марьи Петровны (Н. Усатова), которая дважды накрывает большой стол белой скатертью, прибавляет всему некоторой основательности и веры в то, что народ живет хорошо и правильно. Тем более что Марья Петровна с присущим ей как простой женщине добродушием сравнивает себя со Сталиным: “Сталин — сын трудового народа, а я — трудового народа дочь”. Убеждает зрителей и прочувствованная, психологически достоверная игра В. Дегтяря в роли Василия, которого партия отправила на опасное задание во имя спасения жизни людей. Приятно любоваться государственной заботой о благополучии граждан, демонстрируемой театром, тем более что сегодня таковой заботы мы больше не ощущаем. Убеждает и игра А. Петрова в роли антагониста главного героя Николая Маяка, рвущегося к подвигу во имя своей славы. По-партийному строг и мудр Тарас Петрович (В. Реутов), пославший героя на верную гибель. В общем, актерские работы в этом спектакле на высоте.
История разворачивается с перипетиями, которые заставляют зрителя волноваться, выживет раненый Василий или погибнет. В финале он, конечно же, спасен талантливым советским хирургом (Е. Попова), который тоже совершил подвиг, отдав раненому свою кровь. Возлюбленная героя летчица Елена тоже не без риска для собственной жизни доставила в больницу необходимые лекарства. За судьбу раненого сильно переживают и пионеры в красных галстуках. Все на удивление едины в своих высоких человеческих чувствах, присущих советским людям.
Зритель, который с симпатией относится ко всему советскому, воспринимал спектакль всерьез и не позволил бы себе сомневаться в его достоинствах. Он хлопал в ладоши на репликах о красном знамени и родине, и упоминание о Сталине его ничуть не коробило.
Был и такой зритель, который оставался в замешательстве и не знал, как ко всему относиться. И скорее, был против самого факта появления такой пьесы на сцене солидного современного театра. Это тоже, должно быть, устраивало Богомолова. Поскольку ему всегда доставляло удовольствие вызывать эмоции замешательства, протеста, оскорбления человеческих и гражданских чувств.
Откровенно говоря, слушать некоторые речи героев было невмоготу. Слишком уж много неправды и ложного пафоса было в этих речах. Но следует и тут отдать должное режиссеру, который держит актеров в узде, чтобы не переборщить с патетикой.
Напоследок хочу сказать о декорации Ларисы Ломакиной. Она как будто чисто функциональна. Стенка поворачивается к зрителю то одной стороной, то другой, и мы попадаем то в дом Мотыльковых, то в кабинет строгого партийного начальника. Все выполнено в светло-зеленых приглушенных тонах, почти безликих. В кабинете начальника — две шторы по бокам того, что должно быть окном, но самого окна нет. И эта единственная деталь, возможно и непредумышленная, подсказывает, что мир, изображенный в спектакле, наглухо замкнут, заколочен и поэтому мы не видим за окном ни неба, ни улицы, которая бы доносила дыхание реальной жизни.
Меня поражал профессионализм К. Богомолова в “Идеальном муже”, потом в “Карамазовых”, да и других работах. В его спектаклях много игры, иронии, провокаций, едких разоблачений того, что традиционно почиталось святым, и беззастенчивого превозношения того, о чем говорить со сцены было неприличным, и при всем при этом — умения сохранять устойчивость между двух крайностей и не занимать ни одну из противоположных позиций. Но время такой игры как будто подходит к концу. Боюсь, что из крайностей нам придется выбирать что-нибудь одно.