Фестиваль авангарда “Форма”, цель которого — предъявить зрителю актуальное сейчас искусство, что, возможно, станет классикой в будущем, к своему седьмому по счету мероприятию обзавелся собственной, точнее самостоятельной, театральной программой. Для нее выделили не только отдельное помещение на территории “Трехгорной мануфактуры” — сцену “Предположим”, но и несколько открытых площадок во дворе. Ее куратором стал критик Алексей Киселев, подбиравший участников по принципу “минимум средств — максимум воздействия”.
Костяк программы составили спектакли независимых театров из Петербурга и специально для “Формы” подготовленный перформанс эстонского режиссера Ренате Кээрд. О спектаклях московских проектов, возможно, представится случай поговорить отдельно, тем более что в рамках фестиваля показывались в основном сокращенные версии. А вот в питерском десанте — те редкие птицы, что вряд ли долетят до столицы хотя бы еще раз.
Как, к примеру, “Театр. На вынос”, который анонсировал пятичасовое уличное представление “Дуче и Ленин в зимнем лесу”, а показал премьеру примерно на час “Abuse Opera”. Здесь главное слово “показал”: анонсированием всевозможных небылиц театр прославился еще год назад. Среди них самая громкая — про останки младенца шерстистого носорога, якобы найденные при строительстве здания театра на Васильевском острове. Это сообщение попало во многие новостные ленты, хотя никто из публикаторов не обратил тогда внимание, например, на такую мелкую деталь, как имя носорога — его тут же окрестили Йосей в честь Бродского, который обещал-таки прийти сюда умирать. Поэт, известно, не пришел, но так и здание театру никто не строил — а зачем оно одному человеку? “Театр. На вынос” — это Алексей Ершов и его акции, до недавней поры расценивающиеся сообществом как обычный самопиар. И вот вам пожалуйста целый спектакль со множеством задействованных актеров. Причем, это опера, основанная на “свидетельствах людей, столкнувшихся с сексуальным, физическим или психологическим насилием”. Однако вместо жестко скомпилированной структры, которую предполагает этот музыкальный жанр, создатели “Abuse Opera” отдали предпочтение “мобильным формам музыки”, которые, в свою очередь, “находятся в прямой зависимости от конкретных исполнителей и от того, в каком пространстве исполняется сочинение”. Эти и прочие детали своей постановки “Театр. На вынос” держал в секрете вплоть до самого начала. В итоге публике до принципа ее организации и, соответственно, просмотра пришлось доходить самой — не только своим умом, но и ногами: минут через пятнадцать после начала спектакля выяснилось, что одна актриса на сцене — не одна в этом спектакле. Прочие стояли по всему первому этажу здания, некоторые даже заняли мужской и женский туалеты, и у каждого — своя история, точнее, “партитура” насилия на пюпитре. Так, один актер, стоявший у входа, периодически истошно выкрикивал: “Полиция! Полиция!”, другая актриса в пустой комнате тараторила, словно страдающая синдромом Туретта, ругательства. Третий участник рассказывал о школьных разборках. И так далее — короткие фрагменты повторялись через определенные интервалы времени. В какой последовательности (и сколько раз) прослушает зритель этот алеаторический проект — зависело от его желания, любопытства и... терпения.
Вот любопытства и желания познакомиться с новым творением петербургского “Театра ТРУ” у московской публики хватило с избытком. Еще три года назад коллектив слыл главной сенсацией в обеих столицах. В Петербурге он и впрямь развил бурную деятельность — его создатели Александр Артемов и Дмитрий Юшков успели поработать в Александринке и посотрудничать с Андреем Могучим, собственными силами выпустили ряд спектаклей, среди которых такой хит, как “Нет дороги назад”. Неоднократно гастролировали в Москве и в последний свой приезд вроде бы договорились о совместной постановке с Центром им. Мейерхольда спектакля про Олега Каравайчука, но чуть ли не сразу после этого, по возвращении на родину, творческий тандем распался. Как позднее выяснилось, переродился: новым соавтором Артемова стала композитор Настасья Хрущева, а сам “отец-основатель” — штатным режиссером БДТ. И здесь, на Малой сцене, они нет-нет да ставят спектакли под прежним брендом. Из свежих — вестерн “Последний ветер Дикого Запада”. А более неформатные проекты выпускают на независимых площадках. Такие как, к примеру, “Фразы простых людей” — минимал-хардкор-перформанс, основанный на цитатах из одноименного паблика “ВКонтакте”. Его “ТРУнеядцы” и привезли на “Форму”.
О “Театре ТРУ”, каким его запомнили в Москве, напомнил манифест, предваряющий эту постановку, — его отчеканила Настасья Хрущева. Пользуясь отсылками к Александру Герцену, объяснявшему, как русская интеллигенция в поисках универсальной красоты одной своей частью смотрит на Запад, другой — на Восток, она сформулировала основные цели, задачи и принципы ритмической организации этого действия: “медленно / быстро / медленно / быстро”. Собственно перформанс — это читка под исполняемую на клавишных мелодию a la менуэт цитат из уже упомянутого сообщества с их синхронным переводом на французский и распевание на билингве же матерных частушек под хардкор-аккорды. И в первой части приторно-чарующим голоском Ангелина Рудь, аккомпанируя себе на фоно, произносила избитые фразы вроде “Вашей маме зять не нужен?” или “Ты не ты, если ты не ты”, а София Бризе возвращала ей фразу на языке Вийона и Бодлера. Хотя порой это звучало более прозаично: “Мать моя!” — “О-ла-ла!” К финалу обе актрисы уже пели без разбору, явив уже не по Герцену, а Грибоедову “смешенье языков, французского с нижегородским”.
Еще одна легенда питерского андеграунда, театр “Организмы”, смешала в своем выступлении вообще все, до чего смогла дотянуться — хип-хоп и декламацию, драматическую игру и танцы, нелепую цыганщину с бульварным романом и еще невесть что. Полученную смесь окрестили как «разнузданный спектакль-концерт “Ноу-шоу”», заблаговременно предупредив: “Не пытайтесь быть к этому готовыми”. Вообще к тому, что делают “Организмы”, публика не готовится с 2009 года, когда под этой вывеской объединились актер и драматург Вова Антипов и музыкант и художник Саша Бянкин. В последнее время к ним примкнул молодой режиссер Леша Забегин, который, сидя за операторским пультом в зале, координировал, если это так можно назвать, действия коллег на сцене. Бянкин с Антиповым в далеко не сценических, а скорее привокзальных, костюмах плясали как получится, пели что вздумается и рассказывали, точнее читали с лэптопа, первое, что попадется на глаза. “Плохой театр” как он и есть. Очевидной логической связи между этими фрагментами нет никакой, спектакль просто демонстрировал жизнь как она есть, со всей ее случайностью и нелепостью. Это как раз тот случай, когда художники ничего не хотели сказать. Лишь показать или озвучить: под занавес спектакля Забегин принялся декламировать фрагмент неопознанного текста с экрана своего смартфона. Публика уже отхлопала и расходилась, актеры успели убрать со сцены инструменты, а он все читал и читал. И настолько был погружен в повествование, что казалось, и сам слышит его в первый раз. Ну а потом и ему это очевидно надоело, и он, бросив текст на полуслове, попрощался с немногочисленными, самыми стойкими зрителями и вышел из зала.
А почетный гость фестиваля — режиссер и хореограф Ренате Кээрд из Таллина в своем перформансе вообще обошлась без слов. Со своей театральной труппой “Kompanii Nii” она уже посещала недавно Москву, но на “Форму” приехали лишь трое из ее участников, да и полноценный спектакль компании в формате фестиваля не предполагался — они буквально за два дня на месте придумали новый перформанс “Run”, вписывающийся в предложенные “Трехгоркой” обстоятельства. “Run” — это, понятно, бег, но с препятствиями и на шпильках трех затянутых в черное длинноволосых девушек: миниатюрной, пышнотелой и очень высокой. Препятствиями на пути друг у друга они сами и становились, буквально — спотыкаясь, то одна, то другая вынуждены были удерживать равновесие, упершись в пол руками, а соперницы в это время сигали, по мере своих физических возможностей, через них, как через гимнастического козла. Постепенно эта борьба за первенство и равноправие привела к чреде трансформаций — от женщины-вамп до клуши-домохозяйки, а затем и до тех самых “козлов”, которыми для женщин рано или поздно оборачиваются “все мужики”. В мужчин артисты к финалу и превращаются, избавляясь от курток-косух и туфель и невероятными ухищрениями, не прекращая играть кто на укулеле, кто на ударных, облачась в брюки и рубахи. Точнее, в них перевоплощаются две девушки, а самый длинный из перформеров, как только тут выяснилось, был парнем изначально. Емкое и исчерпывающее высказывание о гендерных стереотипах. И отличный пример российско-эстонской копродукции, который мог бы занять достойное место, например, в конкурсном или же внеконкурсном кейсе ближайшей “Золотой маски”. Правда, в отечественном драмтеатре, в отличие от театра музыкального, такого прецедента пока не было. Зато эксперты премии на “Форме” точно были.
Вот “Инженерный театр АХЕ” на “Маску” номинировался не раз и даже получал ее в номинации “Новация”. Но на “Форму” Павел Семченко и Максим Исаев ничего нового не привезли — показанный на фестивале уже за полночь спектакль “Полихром” они придумали еще в 2014 году. Но несмотря на свой ярко выраженный, в том числе и политический, окрас, актуальности он не растерял. “Полихром” — шоу с красками, водой и землей, которыми покрывают себя с ног до головы актеры, сопровождая это цитатами из речей глав различных государств и по ходу создавая коллективный портрет тоталитарного режима. Хотя и говорил Пиночет, что он не диктатор, просто у него лицо такое, но судя по созданной в итоге мешанине все правители на одно лицо и одной масти. К слову, о мешанине: в рамках фестиваля показал свой перформанс “Purgatorio” (“Чистилище”) некогда известный как человек-собака Олег Кулик — облил красками огромный холст и девушек-перформеров (обещал “некрасивых, брошенных и полных” — они, дескать, и есть “вершина мироздания”, но привел явно иных), извозил их по полотну и изгваздался сам. В чем-то его номер оказался сродни выступлению “АХЕ”, но только внешне и с противоположным знаком. Тот случай, когда форме критически не хватило содержания. В отличие от самой “Формы”, где этого добра оказалось с избытком.