Когда древнейшие клановые традиции схлестываются с актуальностью наших дней, возникают не перекрестки культур, а тупики. Выход из них — только смерть. Можно и так трактовать пьесу “Клятвенные девы”. Но спектакль Алексея Золотовицкого предлагает иной выход — через иронию.
Эта пьеса Олега Михайлова набирает все большую популярность у театров. В ней сплелись мотивы кровной мести и древнего обычая: если в роду нет старшего мужчины, женщина-девственница принимает на себя клятву “быть мужчиной” и главой рода и при этом дает обет безбрачия. В родовом клане, возглавляемом “бурнешей” (как их называют в Албании, месте действия пьесы) — “дядей” Кекой, заключают с другой семьей брачный договор: оттуда берут девушку в жены одному из неполноценных, безумных отпрысков семьи дяди Кеки — в надежде, что в браке родится мальчик. Но тест на беременность показывает: будет девочка. И все складывается так, что быть новым главой рода придется девственнице Лири... Но она — инвалид-колясочник: во время свершения кровной мести, когда был убит ее брат, получила пулю в позвоночник. Лири хочет бежать из этого замкнутого мирка, где словно остановилось время, и надеется устроить это таким образом, чтобы помочь бежать и Розефе — несчастной жене идиота — к ее возлюбленному, американскому морскому пехотинцу из охраны посольства США (от него-то, наверное, и беременна Розефа). Но прознавший (прознавшая) об этом дядя Кекa убивает Розефу. И Лири приходится пройти обряд “клятвенной девы”...
Чем-то этот сюжет — неотвратимо, словно направляемый Роком и катящийся к неизбежному финалу — напоминает “Дом Бернарды Альбы” Лорки. Но там все происходит в “эпическом времени” и житейские реалии внешнего антуража не вступают в противоречие с обобщенно-вневременным сюжетом.
А в “Клятвенных девах” — и американское посольство с морскими пехотинцами, и компьютеры с мобильными телефонами, и права человека, и грин-карта США для жены гражданина этой страны. Понятно, что всплывают и права женщин в современном мире и все такое прочее...
Такая погруженность древнейшей традиции в современную социальную актуальность (или, наоборот, опрокидывание социальных реалий наших дней в глубины почти мифологической древности), с одной стороны, дает возможность драматургу выстроить напряженнейший сюжет. Но с другой — сильно отдает какой-то сериальной навороченностью беспросветной “жестокой мелодрамы”.
Чаще всего спектакли по этой пьесе получаются пафосно трагичными, нервно давящими в своей запредельно серьезной “переживательности”.
В ЦДР пошли несколько иным путем: вплетая в этот социальный триллер ироническую интонацию, держась на грани трагифарса и почти в стилистике “черного” юмора.
Режиссер Алексей Золотовицкий и художник-постановщик Софья Егорова построили во всю ширь сцены двухэтажную фронтальную декорацию. Нижний этаж — магазинчик дяди Кеки, на втором — комната, в которой заперт парень-идиот. Фактически там логово зверя, что-то вроде какой-то крысиной или кротовой норы. Оттуда то и дело слышен вой. И Розефу отправляют туда, как Андромеду к Минотавру, и бегут кормить “чудовище” по каким-то внутренним переходам.
Центральная часть нижнего яруса, где прилавок, поворотная. Ее поворачивают к нам внутренней стороной — а там приковывают к стене кандалами Розефу в бесформенных тряпках. При новом повороте сюжета и повороте стены — Розефа уже в шикарном свадебном наряде, а дальше во фривольном эротическом нижнем белье... Что-то вроде карикатуры на секс-гламур. И еще как ироничный знак закованности женской судьбы в установлениях “мужского” мира.
Спектакль все время балансирует на грани между внутренним существованием актеров в подробном и точном реалистическом психологизме и гротескно-фарсовым пластическим рисунком ролей, почти пародийными интонациями речи. Хореограф: Екатерина Кислова и композитор Евгений Бархатов помогают режиссеру и артистам создавать этот сложный контрапункт. Во вставных перебивках-интермедиях, “обрядовых” сценах и даже некоторых бытовых эпизодах пластика персонажей ломаная, вычурная, почти клоунская. Таковы же в этих сценах интонации речи, и весь музыкально-звуковой строй постановки выдержан в этом ключе — на сцене виртуозно работает живой оркестр: музыканты Яна Чекина, Евгений Бархатов, Сергей Лебедев, Константин Познеков, Григорий Спиридонов.
Намеренно не выделяю здесь никого из драматических актеров, не перечисляю исполнителей по их ролям (как сделано и в программке спектакля на сайте театра). Татьяна Владимирова, Вера Харыбина, Анастасия Пронина, Елена Соловьева, Сэсэг Хапсасова, Сергей Лебедев, Андрей Гаврилов — это прежде всего хорошо выверенный, единый ансамбль. Вместе с режиссером ими придумана масса точных бытовых подробностей для характеристики своих персонажей и их взаимоотношений; трагизм ситуаций и всего сюжета они доносят во всей полноте и глубине. Им приходится почти мгновенно переходить к иронической гротескности, а от фарса возвращаться к внутренней психологической достоверности. Нужно существовать по законам синкопированных ритмов музыкального строя, заданного композитором.
Это гротескное, абсурдное сплетение закоснелой традиции и сиюминутной социальной актуальности дается еще и через возникающие на экране видеовставки. Порой изображение там — почти абстрактное, усугубляющее впечатление от трагического абсурда сюжета. Порой сюжет иронично и издевательски комментирует с экрана Адам Маскин — с насмешливыми интонациями и издевательскими гримасами. И кстати, на настоящем албанском языке...
Честно сказать, несмотря на виртуозность режиссуры (да и самой пьесы) и замечательную слаженную игру всех участников постановки, ощущения от нее остаются сложные и противоречивые. Временами проникаешься судьбами персонажей и сопереживаешь им... А порой хочется отстраниться от этого наворота безысходных жестокостей и “мерзостей” жизни, когда от личных свойств характеров и воли людей ничего не зависит. В какие-то моменты действительно становится очень смешно. Порой просто отстраненно следишь за мастерской работой актеров, иногда просто наслаждаешься звучанием спектакля, его музыкально-ритмическим строем.
Но внутренняя противоречивость и даже противопоставленность материала пьесы и режиссерского подхода к нему, на мой взгляд, до конца все же не сняты. Это, видимо, задача “на вырост”.
Под конец нужно сказать, что рецензируемая постановка — часть программы “Лаборатория режиссуры”, междисциплинарного проекта, разработанного и осуществляемого художественным руководителем ЦДР Владимиром Панковым (что, кстати, объясняет заложенные в постановке “Клятвенных дев” приемы саунд-драмы). Одна из главных задач проекта — создание экспериментальных работ, объединяющих в себе театральное и перформативное искусство, музыку, современный танец, современную драматургию и медиа арт.
В этом плане эксперимент безусловно удался.