За последние десять лет на театральной карте России появилось устойчивое количество иммерсивных спектаклей в больших и солидных театрах. Горизонтальная работа захватывает лучшие режиссерские головы и перетягивает на свою сторону молодых драматургов. Кажется, что пройдет совсем немного времени и в театральном искусстве наступит полный социализм, о котором столетие назад так мечталось Всеволоду Мейерхольду: театр выйдет за пределы сцены коробки и... А вот об этом самом “и” хотелось бы поговорить более подробно.
Всю зиму на Мойке, 40 в просторной квартире “некогда жившего там обэриута” собираются гости. Мимо черного хода Театра эстрады, по лестнице наверх, позвонить в колокольчик — примерно такой инструкции нужно следовать, прежде чем попасть в квартиру. А дальше начинается самое интересное — диалог между актерами и зрителями, людьми с расстройством аутистского спектра и другими ментальными особенностями и без — и так по кругу. Замкнутая композиция первой части открытого всем ветрам драматургического сюжета, где гости (они же зрители) свободно перемещаются по комнатам, складывается как будто по доброй воле участника процесса. Именно слово “процесс” здесь приобретает особое значение. Процесс знакомства с библиотекой, где наравне с инсталляциями мирно соседствует книжный шкаф с подборкой всевозможной литературы, привезенной и принесенной участниками и гостями проекта. Это и осанистая старославянская Библия в тяжелом кожаном переплете, и сборник Введенского, и рассказы Алексея Толстого. Письменный стол с удобно разместившимся за ним как будто Хармсом (Стасом — студентом из “Антон тут рядом”), деревянный пюпитр, печатная машинка, уютные диваны и фронт-офф — граммофон и его хозяин Паша (еще один актер с аутизмом). Вещи и предметы перемешиваются в житейской круговерти панпсихизма, время перестает иметь свою доминантную значимость и словно превращается в прустовскую бесконечность бытия. Сосуществование человека и предмета, человека и человека, наконец, человека с самим собой воплощается в едином целом героя и пространства.
Квартира становится местом, где не играют заранее прописанные режиссером мизансцены, а в режиме хеппенинга проживают вместе с гостями всякий раз новые ситуации. Поскольку ход событий — телефонные звонки Маши (студентки центра “Антон тут рядом”) и вариативное чтение стихов обэриутов Антоном (студентом центра “Антон тут рядом”) со зрителем — предсказать невозможно.
И здесь я позволю себе сделать небольшое лирическое отступление. Энное количество дней назад замечательный польский театровед Дариуш Косиньский (педагог Краковского Яггелонского университета) высказал невероятно важную вещь о театре как способе прокола заданного пространства перформанса. То есть все мы, так или иначе, перформеры по жизни. И пожалуй, только театральное пространство, способное по своей антропологической природе демонстрировать перформативность всего и вся, заставляет нас посмотреть в бесконечность собственной перформатики. Ужаснуться или улыбнуться в ответ и обнулиться до неузнаваемости. То есть, говоря прежним, на мой взгляд, совершенно некоррелянтным для такого типа театра языком, испытать катарсис ХХI века — переформатироваться на месте.
Иммерсивный театр благодаря своей предельно разомкнутой природе (под разомкнутостью я, безусловно, не подразумеваю отсутствия сюжета, событий и перипетий) позволяет зрителю в удобном ему хронометраже совершить это непростое путешествие от себя к себе и обратно. Будь то встреча в библиотеке, о которой я писала выше, или совместное чаепитие на кухне, или игра в нарезанные слова (эдакая поэтическая машина по выработке смыслов, столь любимая уже более поздними русскими концептуалистами) — все это выступает в роли коллективной медитации по чувствованию себя, где ты (как зритель / человек) сталкиваешься с иной природой вещей и событий. Под инаковостью подразумеваю людей с отличным от нас диапазоном возможностей и совершенно другой “оптикой на мир”.
И здесь важно заметить, что в квартире проводниками вашей личной дороги выступают, с одной стороны, студенты центра “Антон тут рядом”, ранее уже принимавшие участие в спектакле Бориса Павловича “Язык птиц” в БДТ и перекочевавшие в Квартиру. Плюс творческая команда проекта: актеры, режиссер, музыканты, художники, драматург. И — что не менее важно — группа добровольных исследователей и аналитиков театра, состоящая из антрополога, культуролога, психолога и двух театроведов. Именно они исследуют разными способами (наблюдениями, интервью, дневниковой фиксацией) события Квартиры. В рамках совместных встреч и разговоров ими вырабатывается новый терминологический аппарат для иммерсивного, но я бы сказала шире — современного театрального искусства. В частности, антропологом Мариной Исраиловой была выделена очень важная категория “изоритмии”1 театрального пространства квартиры, где каждый участник находится и в общем, и в своем собственном ритме с происходящим и, как следствие, моделирует в рамках театрального пространства идеальную, комфортную для человека модель мироздания в целом (без диктата и тирании).
Делая небольшую временную петлю в сторону “изоритмии”, важно заметить, что со-бытие актеров и зрителей визуализируется во второй части разговоров, где по просьбе участников внутри нескольких комнат выкладывается из досок длинный стол, расставляются стулья (в том числе раньше ловко подвешенные на стене), раздаются листы с текстом народной песни “Ох вы звери, мои звери, звери лютые мои”, Анна Вишнякова садится за фортепиано и все нараспев (по мере сил и музыкальных способностей) пропевают / произносят текст.
В детской Маша по воображаемому телефону отвечает на любые ваши вопросы. В маленькой печке возле стены горит огонь, на кухне заваривается чай, за окнами темнеет. Маша встает из-за стола и “вспоминает” текст Липавского, обэриутский и как будто лично ею написанный.
Время засыпает и просыпается в своей цикличной длительности. Театр обретает и как будто снова теряет свои границы.
1 Термин Р. Барта, впервые озвученный в “Нулевой степени письма”: изоритмия — одинаковый ритм. Прежде применялся к музыкальной композиции.