Виктор Славкин. Разноцветные тетради. “Записи на обратной стороне жизни”. М.: Галактика, 2017. 592 с. Илл.
К своему 80-летию Марк Розовский сделал и себе, и нам замечательный подарок, с чем я поздравляю и нас, и Марка. Он выпустил дневники, а вернее — тетради-дневники своего близкого и покойного ныне друга Виктора Иосифовича Славкина. Человека, приобретшего большую популярность спектаклями “Взрослая дочь молодого человека” и “Серсо”, поставленными Анатолием Васильевым. Человека, который когда-то в своей жизни испытал славу, счастье славы и успеха, хотя никогда их не искал. Как и каждый человек, он, наверное, подумывал: “Кто я такой?, Достоин ли я внимания окружающих?”, но всегда приходил к выводу, что окружающие лучше, чем он. И эти его “Разноцветные тетради”, которые он вел всю свою жизнь, сохранившиеся после его трагической смерти, — эти тетради большей частью Марк и опубликовал, а получилась книга совершенно неожиданная. Так бывает довольно часто, почему — никак не пойму. То, что кажется нам далеко не самым важным, какие-то записи или дневники для себя, — становится потом главным. Как “Книга прощания” Олеши. Я не сравниваю сейчас эти две книги, но, тем не менее, в них есть что-то общее: и литературные достоинства “Разноцветных тетрадей” велики, и люди его поколения, кто-то немного младше, кто-то старше, — все предстают в ней как Люди. Есть ощущение, что было поколение и было время — так он умел записывать. Были мы. Иногда думаешь: “А что там особенного такого было? Прошел день и прошел, работаем и работаем, а уж кто мы есть — там разберутся или не будут разбираться вообще”. Оказалось, что он смотрел на своих современников иначе — как на личностей, остающихся в истории. Прошли годы, и выяснилось, что он оказался прав.
Помимо связи творческой, литературной и театральной несколько лет я был его соседом. Мы жили в одном доме и дружили. Рита Райт когда-то говорил мне, а я пытался взбодрить этими словами Витю:
— Повторяйте каждый день: “Я гений, я гений, я гений”. Вы не ошибетесь, потому что мои друзья — а она имела в виду 20-е годы — это говорили каждый день и себе, и другим: “Я гений, я гений, я гений”. И оказалось, что гении.
Вся книга освещена вниманием к нам, быть может даже с преувеличением каких-то наших достоинств. Это удивительно — знать, что рядом с тобой живет человек, внимательный не только к тебе, но и ко многим. Очень тактичный. К сожалению, не просто скромный, а еще и неуверенный. “Тетради” — прекрасная литература, написанная для себя человеком со сложившимся стилем и абсолютно четким образом. Люди, люди, люди, бесконечные люди в этих “Тетрадях”. Некоторые проходили мимо меня, я их видел и разговаривал с ними, не придавая никакого значения. Это были просто встречные или коллеги. Для него не было ни тех, ни других, но были Люди. И возникала эпоха. Не знаю, какую роль сыграл Марк в отборе тетрадей и организации всего текста, может быть, такую же, что и Виктор Шкловский для книги Олеши. Но эпоха возникла, и каждое имя, знакомое тебе, читается и воспринимается в славкинских тетрадях уже совершенно иначе. (Хотя, конечно, скажем, Аксенов воспринимается как Аксенов: усилиями своего творчества и вниманием к нему друзей он состоялся для всех, и очень мощно.)
Если Витя был кому-то благодарен, эта благодарность ощущалась ежеминутно. Если обижался на кого-то, тщательно обиду свою скрывал, это было его личное дело. Но восхищаться он разрешал себе в полной мере.
Конечно, он шел к своей пьесе, своему театру и удаче. Это ясно. Но почему-то очень рано ему показалось, что удача для него недосягаема. Фактически эта книга о человеке, который, обрекая себя на судьбу неудачника, неожиданно обрел успех. Думаю, что успех этот был ему крайне важен, хотя для себя он приберег одиночество и находил в нем удовольствие. Я помню, как он умел пить чай, есть, говорить о мелочах, двигаться, одеваться. Всему этому он придавал значение не меньшее, чем другие придают общественным успехам.
В “Тетрадях” мы сталкиваемся с теплым, одиноким, талантливейшим (я смело это говорю) человеком, которому, как часто это бывает, недодано. Хорошо, что случились спектакли с Анатолием Васильевым, но и то, я думаю, что общественность приписывает их успехи достоинствам режиссуры. Несомненно, там была сила Васильева, его эксперимент, увлеченность театром и честолюбие, которого не было у Вити. Но мне кажется, что без человеческого материала, который Славкин предоставил режиссеру, материала, кажущегося скромным по отношению к спектаклям, ничего бы не получилось. Если говорить о заслуге Васильева, то она прежде всего в том, что он угадал возможности этого человеческого материала. Мне попадались эти пьесы и много раньше. Витя давал их мне “горячими”, только что написанными, а я не хотел ставить ни одну из них. У меня был Хармс, были мои обэриуты, если дело касалось так называемых “абсурдных”, странных пьес Славкина. Меня совершенно не занимали вопросы мира стиляг и ушедшей эпохи. Я даже не понимал, что какая-то эпоха была и какая-то эпоха куда-то уходит. Как не понимаю и по сей день. Но оказалось, что у Славкина в “Тетрадях” она была. В Славкине, в его мире она была, и он ее продемонстрировал.
Много юмора высокого порядка и вкуса, колоссальное его количество. Все-таки он считался юмористом, а в журнале “Юность” вместе с другими вел раздел юмора под псевдонимом Галки Галкиной. Он изыскивал юмор и прекрасно чувствовал его.
Для меня все больше становится понятным одно воспоминание... 30-е годы. Кажется, Тынянов говорил, что не может открыть окно во двор из-за запаха горящей бумаги. Не потому, что не было, чем топить. В Петербурге жгли дневники, жгли тетради, жгли, жгли... Счастье, что Вите и нам всем не пришлось пройти через это. Пока. Не приходится свои мысли жечь — об эпохе и о других. Счастье, что Марк успел сделать эту книгу, в общем-то, за совсем короткий срок после ухода Вити. Я верю, что он сам — Виктор Иосифович — может еще прочесть ее...
Я хочу обратить внимание людей, незнакомых с нами и незнакомых с ними (и Марк, и Витя старше меня), на это поколение. Хочу, чтобы читатели поближе познакомились с ним. Это очень интересное поколение, кажущееся легкомысленным. А если даже и не кажущееся, то — да здравствует легкомыслие!