Драматург Сергей Медведев — потомственный ростовчанин. Он не только родился и живет в Ростове-на-Дону, но и хорошо знает его географию и историю, пишет о своем городе в журнале “Кто главный” (где, кстати, работает главным редактором). Первый его опыт в драматургии, сочиненный для ростовского ТЮЗа в 1994 году, не увидел сцены. Как драматург Медведев востребован с 2007 года, когда его пьеса “Парикмахерша” заняла второе место на конкурсе “Евразия”, была напечатана “Современной драматургией”, вошла в шорт-лист московского конкурса молодых драматургов “Премьера” и стала лауреатом “Новой драмы”. Она поставлена многими театрами России, а также в Германии и Венгрии. С тех пор “Современная драматургия” регулярно публикует его пьесы: “Представление о любви” (№ 3, 2008), “Жаба” (№ 3, 2009), “Шуба-дуба” (№ 4, 2011), “Секретный проект “Жуки-64” (№ 3, 2012), “Сила тока” (№ 3, 2013), “Квартирантка” (№ 3, 2015), “Месяц у моря” (№ 2, 2017), многие из них также обрели сценическую жизнь. В этом номере напечатана “Невидимка, или Жизнь и удивительные приключения одного художника”.
— Сергей, вы же физик по образованию. Кирилл Серебренников и известный театральный фотограф Владимир Луповской тоже начинали как физики. Каким-то образом, значит, физиков театр затягивает. Как вы перешли от физики к драматургии?
— Я хорошо учился в школе, побеждал в математических олимпиадах, меня интересовала физика и математика. И пошел на физфак, на квантовую физику, мне это было интересно. Физфак РГУ был, так сказать, передовым вузом. У нас читали такие экзотические курсы, как история кино, история искусств; молодые преподаватели, стажировавшиеся в Америке, читали лекции по истории сюрреализма, например. Театр эстрады физического факультета (откуда и вышел Серебренников, кстати) ставил рок-оперы, например “Хищные вещи века” (ездили за разрешением к Стругацким). С ТЭФФом конкурировал “Театр условностей” филфака, где играл Дмитрий Дибров, сейчас известный телеведущий. Я был редактором стенгазеты “Физик” (длиной пять метров), которая, как не трудно предположить, была посвящена современному искусству. На физфаке было хорошо, была такая творческая атмосфера. Но однажды мой научный руководитель сказал: для того чтобы серьезно заниматься наукой, ею нужно заниматься круглосуточно, отказавшись от всего остального. Я как-то очень серьезно отнесся к его словам и сказал, что, наверное, не смогу отказаться от всего остального. Тем более что мне тогда предложили вести дискотеку. А наша дискотека подразумевала еще и лекцию, надо было срочно искать материалы о Нине Хаген.
Но, с другой стороны, я никогда не рассматривал для себя возможность получения гуманитарного образования (филологического или журналистского) — хотелось быть подальше от идеологии.
— А когда я заканчивала школу, учитель физики мне сказал: не делай литературу профессией, а то посадят как диссидента; иди в науку и пиши для себя.
— А я вообще ни о какой драматургии не думал — столичные творческие вузы мне казались чем-то из области фантастики. Да и сказать человечеству мне было нечего.
Наверное, на физфак РГУ шли такие мальчики-отличники (девочек у нас не было вообще), которые при других обстоятельствах, может быть, и попытались бы стать гуманитариями, но не видели для себя такой возможности.
— Пятиметровая стенгазета — это производит впечатление. Так вот откуда корни вашего журнала “Кто главный”. Я посмотрела его, там довольно интересные материалы об истории города, о крае, о выдающихся людях. Скажите, вы пишете свои материалы как журналист — раб реальности или иногда как драматург, позволяя себе сочинительство?
— В журнале я могу позволить себе многое. Во-первых, публикую там свои рассказы, а в 2007-м в нем даже была напечатана пьеса “Парикмахерша” (тогда я еще не был редактором, так что это не было саморекламой). Во-вторых, в каждом номере есть рубрика “Слова редактора” — какие-то наблюдения за жизнью, диалоги, сценки (в интернет-версии этого нет). Однажды, в непродолжительный период моего увлечения вербатимом, я опубликовал в журнале стенограмму заседания ростовского поэтического кружка — мне показалось, что это смешно (сейчас кажется, что я зря смеялся над этими людьми). Я тогда постоянно носил под свитером диктофон, записывал своих знакомых. Иногда получалось интересно. Помню, однажды ко мне домой пришел товарищ и сказал: “А я с мамой к вам приехал”. “А где же мама?” — удивились наши гости, так как в квартиру он вошел один. “А мама в урне”. Оказывается, он приехал в Ростов из Москвы, чтобы рассеять прах матери над Доном — так она завещала... Работая в журнале, а до этого в “Газете Дона”, я находил какие-то интересные сюжеты, темы, на рабочем столе компьютера у меня даже есть специальная папка “Идеи”. “Парикмахерша” родилась из читательского письма, “Шуба-дуба”, “Сила тока” — тоже. Практически в каждой пьесе есть моменты, так сказать, из газеты. Журналистика дает возможность узнать экзотические стороны жизни, встретиться с любопытными людьми.
— Про спектакль “Парикмахерша” в театре “Практика” я когда-то писала. Там центральную роль играла моя любимая актриса Инга Оболдина. А пьесы “Шуба-дуба” и “Сила тока” прочитала недавно. В них мое воображение задевают женщины — со странностями, поставленные то ли мужчинами, то ли судьбой в неудобное положение. Эти женщины сильны умением терпеть и прощать. А мужчины слабы характером и их недостойны. Мне кажется, вы более критичны к мужчинам. Это ваш личный опыт?
— Конечно, все, что я написал, основано на моем личном опыте, может быть, где-то есть и другая жизнь, но мне она неизвестна. Женщины “со странностями” и “недоделанные” мужчины — это примета сравнительно благополучных времен. Человеческие создания, дети детей, они испуганы этим миром, не знают, по каким правилам идет игра, что им делать. Но они пытаются как-то зацепиться друг за друга, видя в этом способ борьбы с энтропией. При этом мужчины растеряны в большей степени, чем женщины — женщины в вагоне поезда через полчаса после отправления ведут себя так, будто всю жизнь ехали в этом поезде. Мужчинам сложнее. Поэтому может создаться ощущение, что я к ним отношусь критичнее, чем к женщинам. Но это не так.
В другую эпоху перед этими мужчинами и женщинами стояли бы другие задачи, например просто физического выживания, их инфантилизм отошел бы на второй план.
Я сейчас пишу о писателе Виталии Семине, он мой земляк, ростовчанин. Перечитал его “Семеро в одном доме”, письма. Это начало 1960-х. Героиня “Семерых” просто выживает, а вот ее реальный прототип — теща писателя, судя по семинским письмам, уже немного другой человек, отчасти комический персонаж, так сказать, со странностями. Но в повести Семин не стал концентрироваться на ее странностях — не то было время, ему бы и в голову не пришло описать многодетную мать как инфантильную дамочку (а было бы интересно, кстати). А сейчас эти странности вышли на первый план. Так мне кажется.
— Вы все пьесы писали о своем времени, о том, что знаете и наблюдаете. А тут отдаленное время. Это вам заказали инсценировку романа?
— То, что я пишу про Семина, не имеет отношения к драматургии, это его популярная биография для журнала “Кто главный”. Я таких биографий написал уже около пятидесяти: от актера Александра Кайдановского и драматурга Владимира Киршона до художника Митрофана Грекова и писателя Гая Аматуни. Главное, чтобы человек имел отношение к Ростову. Довольно любопытное занятие, надо сказать. Сам выбираю героя, сам и пишу. Биографии этих людей дают повод задуматься о смысле жизни (шучу).
— Ваша пьеса “Жуки-64”, посвященная брежневским временам, написана как политический памфлет. Кажется, это единственный пример данного жанра в вашем творчестве. К какому жанру вы относите монопьесу “Невидимка”, опубликованную в этом номере? Она очень изобретательна и здорово держит интригу.
— Трагикомедия, наверное. Ничего другого не приходит в голову. Ее написанию предшествовали следующие события — одновременно смешные и печальные. В Ростове в сентябре прошлого года показали спектакль-бродилку Всеволода Лисовского “Волшебная страна”. Критик Елена Ковальская написала хорошую рецензию на эту “Страну”. Но! В ее статье не было уделено должного внимания художнику, тот обиделся. В “Фейсбуке” развернулась дискуссия, художник упрекал Елену в незнании города и поверхностности. Действительно, он ведь не будет писать: “А что же это вы меня забыли, сволочи, а я тоже старался”. Я попытался стать на место этого человека, понять глубину его отчаяния и негодования... Как раз в эти дни я брал интервью у профессора Королевской консерватории Шотландии Льва Атласа (он тоже из Ростова). Профессор сказал, что когда они ставят у себя в Шотландии оперу или симфонию современного автора, то сразу предполагают, что она будет показана не больше трех раз. Три раза! Что уж говорить о России в целом и Ростове в частности. Я всегда сочувствовал современным композиторам: кто сегодня будет исполнять их оперы, балеты, симфонии? Только единицы могут рассчитывать хоть на какое-то внимание к себе. Драматурги в этом плане выглядят благополучными людьми, кстати. Последним толчком к “Невидимке” стали слова моей коллеги по редакции (у нее муж художник): мол, заказчик вернул мужу “портрет баржи” его работы, не понравилось, как нарисовано. А еще у меня есть знакомый, посвятивший значительную часть своей жизни экспериментам с самогоном, хотя мог заняться чем-нибудь поинтереснее, на мой взгляд (он, наверное, не согласится).
Я решил соединить в одном месте отчаявшихся творческих людей, посмотреть, как они будут взаимодействовать с окружающей средой.
— В московском Музее современного искусства выставлены произведения из собрания коллекционера Романа Бабичева “Модернизм без манифеста”. Там есть работы интересного художника Владимира Гринберга. Он начинал в Ростове, потом жил в Ленинграде, умер во время блокады. Вы не занимались его биографией?
— Что интересно, да. Тем более что я писал про его ученика Александра Шендерова, тоже ростовчанина, умершего в Ленинграде после войны. Меня, кстати, давно интересовал вопрос: кто занимался изготовлением белогвардейских плакатов в Ростове в 1918— 1920-х годах? Некоторые из них выглядят достаточно авангардно. Я даже составлял список художников, живших в эти годы в Ростове: Греков, Сарьян... Может, и Гринберг поучаствовал.
— Вернемся к драматургии. Что у вас вызывает наибольшие трудности при написании пьесы: сюжет, характеры, диалог?
— Наверное, сюжет. Характеры могут довольно долго жить в голове, пока я не придумаю сюжет, в котором они смогут себя проявить. Может пройти год. Важно придумать даже не сюжет, а направление, в котором они будут действовать. Я почти никогда точно не знаю, чем все закончится. Довольно часто, чтобы зафиксировать ощущение, характер, фрагмент сюжета, я пишу рассказ с этими героями. “Жаба”, “Шуба-дуба”, “Сила тока” сначала были рассказами, но, кстати, заканчивались они не так, как написанные по их мотивам пьесы.
— В Москве и Санкт-Петербурге зимой прошли просмотры документального фильма “Последнее воскресенье августа”. Его тема — Холокост. Лет десять — двенадцать назад полякам пришлось признать свое добровольное участие в убийствах евреев во время немецкой оккупации, нередко ради присвоения их имущества1. Теперь такое осознание происходит и в Литве. Процесс болезненный. Сначала была книга Руты Ванагайте “Наши”, потом Марш скорби, организованный в 2016-м драматургом Марюсом Ивашкявичюсом и поэтом Георгием Ефремовым. Как вы думаете: разговоры на эту тяжелую тему необходимы нации или можно жить, не каясь и не испытывая стыда за преступления своих отцов и дедов?
— Ответ очевиден: говорить следует, это как лекарство для больного общества. Главный вопрос — как говорить. Тем более, если мы полагаем, что общество больное. Может быть, пилюлю следует подсластить? А может, не надо? Говорить средствами масс-культуры, обращаясь к каким-то инстинктам (фильмы “Список Шиндлера”, “Притяжение”, в конце концов)? Или просвещать? (Кстати, когда-то я работал корреспондентом портала “Семь-сорок”, и самый большой резонанс вызвала статья “Донские казаки пошли от евреев”: мы с ростовским краеведом Евгением Мовшовичем проанализировали происхождение казачьих фамилий — от Мелихова до Жидовина.) Обращаться к разуму или к чувствам? Может быть, надо объяснить людям, что ситуация “палач — жертва” может измениться в мгновение ока. Наверное, надо использовать все способы. Учитывая глубину бездны, перед которой мы сейчас стоим. Страшно стоять на краю. Ведь бездна обладает притягательностью. Как по-вашему?
— Меня всегда удивляет нежелание говорить на подобные темы. То есть люди полагают, что время уже вылечило всех “больных”? Или просто не хотят портить себе настроение? Мне кажется, что и Россия, и Европа “на раз” могут вернуться и к Освенциму, и к тридцать седьмому году, “делу врачей”, “космополитов” и т.д. и т.п. Что-то мне очень тревожно в этом плане. Система “свой — чужой”, к сожалению, заложена в природе человека и, как мы видим на примерах России и Европы, может стать доминирующей. И боюсь, уже становится. На самом деле надо прилагать огромные усилия, чтобы мир оставался хотя бы таким, каков он есть.
— Думаю, здесь один из самых действенных инструментов — гуманистическое искусство. Но к его восприятию надо готовить.
— Вычитала в интервью с греческим режиссером Димитросом Папаиоанну: “Ключевая задача театра — объяснять человеку устройство мира что сегодня, что две тысячи лет назад”. А в чем вы видите сегодняшнюю задачу театра?
— Я тоже обратил внимание на эти его слова. Подумал: есть же люди, которые знают ключевую задачу театра. Я не знаю, в чем она. Лично для меня театр — это возможность вставить свою реплику в человеческий хор, коллективный вой. Может быть, эта реплика поможет смягчению нравов.
— А в чем вы видите вашу миссию как редактора регионального издания?
— Миссия — слишком громко сказано. Я занимаюсь тем, что мне интересно. А отвечаю, так сказать, за культурно-краеведческую часть журнала. Отчасти это, наверное, от бабушки, которая работала в городском Бюро экскурсий и путешествий, так что у нас в доме всегда было много краеведческой литературы. К тому же однажды на складе бюро случился потоп, их библиотеку списали, и все эти книжки мы забрали к себе домой. И я все это прочитал. Мне это было интересно. Тем более что Ростов и окрестности — благодатная почва для краеведа: тут тебе и Боспорское царство, и древний Танаис, и казаки, и армяне, и евреи, и украинцы. Забавно же, что граница России с Турцией проходила по территории современного Ростова. Тут много такого. Я как роман читаю журналы заседаний ростовской Городской думы XIX века. И смешно, и печально, а какие персонажи! Мне это интересно. Идешь на работу и думаешь: в этом доме жил Серафимович, а вон там Погодин и Фадеев, здесь Мандельштам покупал шубу, здесь учился Солженицын, здесь был публичный дом, здесь торговал консервами Павел Чехов, а из того двора нацисты увезли на расстрел доктора Сабину Шпильрейн. Это интересней, чем просто идти по улице Шаумяна или Социалистической. Мне кажется, многим жителям города это тоже интересно, а пишут на эти темы не так уж много. Мы пытаемся заполнить этот пробел.
— У вашего журнала оригинальное название — “Кто главный”. Вам, наверно, приходилось разъяснять его смысл.
— Редко спрашивают. За двенадцать лет существования журнала люди привыкли к этому словосочетанию. Это как “Комсомольская правда” — ни комсомола, ни правды, просто бренд. Но для дотошных читателей у нас есть слоган, который идет после рекламного блока: “О людях, у которых стоит учиться”. Для тех, кому и этого мало, на обложке маленькими буквами написано: “Журнал о ростовской жизни”.
— Кто читает ваш журнал?
— Журнал мелкобуржуазный. По данным Gallup Media, трудовая активность ростовчан, читающих “Кто главный”, концентрируется преимущественно в сфере деятельности коммерческих организаций и на предприятиях (67,8%). В нашей аудитории собственники малого и среднего бизнеса (18,5%), топ-менеджмент (27,5%), специалисты (9,4%). Из числа неработающих 6,2% — студенты, 7,7% — домохозяйки. Наши читатели обладают высоким уровнем покупательской способности: при характеристике своего материального положения основная часть аудитории в графе “доход” указала “высокий” (61,3%) и “выше среднего” (32,5%).
— Мы с вами спокойно перебрасываемся: вопрос — ответ, вопрос — ответ... А что может заставить вас потерять равновесие, взорваться от гнева или от восторга?
— Равновесия стараюсь не терять ни при каких обстоятельствах. А взорваться (внутренне) от гнева могут заставить меня очень многие вещи. Прежде всего это всевозможные проявления глупости. У глупости много имен — безответственность, высокомерие, неумение просчитать последствия, фанатизм, низкая оценка человеческой жизни. У меня часто возникает ощущение, что я пассажир автобуса, которым управляет сумасшедший, а пассажиры не совсем адекватны. Однажды по ошибке сел в служебный автобус Общества слепых: стало не по себе, когда я сообразил, кто мои соседи. Это реальный факт. Но! Краеведение успокаивает — понимаешь, что раньше было хуже.
Восторг вызывает вид моря. Мы часто с женой садимся на маршрутку, доезжаем до Таганрога, выпиваем на берегу бутылку вина и возвращаемся. Особенно хорош Таганрогский залив в теплый ноябрьский день. Чтобы на термометре было под двадцать, и ты понимал: возможно, это последний теплый день в году. В такие моменты я думаю: может быть, я умер и это рай для невзыскательных людей?
1 За последнее время настроения в Польше сильно изменились, на смену раскаянию пришло отрицание, подтверждаемое даже на государственном уровне. (Ред.)