С того самого момента, как на читке одной из пьес зал поделили на две возрастных части — 33- и 33+ (и я оказалась во второй, значительно меньшей), вдруг стало ясно: почти весь зал очень молод. Они такие юные, и они пишут: наивно, вызывающе, наплевав на запреты, — или не зная о них.
Фестиваль “Любимовка”, основанный в 1990 году, сегодня проходит в “Театре.doc”, при поддержке Фонда Михаила Прохорова (читки были также в арт-кафе “Смайл” и Театре Труда). Во главе фестиваля арт-дирекция — драматурги Михаил Дурненков и Евгений Казачков, театральный критик Анна Банасюкевич.
“Любимовка” занимает на постсоветском пространстве особое место: это конкурс, который не просто выбирает лучшие пьесы молодых авторов, но выкристаллизовывает из потока драматургии черты будущего — будущей драматургии, будущего театра.
Непростое дело для конкурса — балансировать между двумя целями: найти качественное и отобрать самое новое; иногда эти цели, кажется, могут противоречить друг другу. Но на самом деле задача ридеров, состав которых каждый год меняется, двуедина: отобрать то новое, что сегодня еще непривычно, но завтра уже может стать знаком качества. За двадцать семь лет истории “Любимовки” на ее сцене представляли свои пьесы Гришковец и Вырыпаев, Курочкин и Клавдиев, братья Пресняковы и Дурненковы, Коляда и Арбатова... Все то, что из отрицаемого стало признанным, что сегодня задает тренды. И что завтра, по законам диалектики, будет преодолено: “Молодые львы, что сотрут нас с лица земли”. Именно этим и занимается “Любимовка”.
Тема: боль
В этом году на конкурс пришло 544 пьесы. В лонг-лист смогли пройти тексты, отмеченные двумя главными, как мне кажется, чертами.
Первая — это боль. В литературоведении есть понятие проблемы, но я бы обозначила это качество текста именно как боль, которая не дает человеку жить спокойно и побуждает его писать. В произведении важна не собственно тема, а точность (болевого) попадания в нее. Когда боль, терзавшая автора, вдруг пронизывает и нас, читателей / слушателей — это и есть воздействие искусства. И потому когда тема вроде и актуальная, но раскрывается “от ума”, без боли — текст не заинтересовывает.
О чем “болит душа” у современной драматургии?
Можно было бы сделать несколько предположений исходя из того, что драма первой реагирует на повестку времени. Например, неправое правосудие. Но пьес на эту тему нет. Или, например, “группы китов” — тема вроде бы актуальная; но пьес на тему инициированных кем-то извне подростковых самоубийств практически не замечено1. Зато очень много пьес о подростковом самоопределении, о поиске себя на границе между ребенком и взрослым. Наверное, это самая горячая тема прошедшей “Любимовки”.
В тексте петербурженки Анастасии Букреевой “Ганди молчал по субботам”2 юноша остро переживает распад семьи и ищет себя в отказе от всякой идентичности: от имени, от пола, от речи — но в то же время остро сочувствует бездомной в переходе, приводит ее домой, отождествляет себя с ней. В пьесе уфимца Игоря Яковлева “На Луне” показаны, весьма реалистично, подростки в пространстве соцсетей, — и проблема далеко не в мифических “группах китов”, а в том, как одиноко и невыносимо тебе может быть в твои 14—15 лет, вплоть до стремления к физическому увечью. Увечье переживает и героиня пьесы екатеринбургского автора Маши Конторович “Мама, мне оторвало руку” — только не от невозможности жить дальше, а от сочетания социального давления и собственного довольно глупого расчета. В подтексте, между строк идет к самоубийству героиня пьесы Марии Дудко “На сцене”. И это далеко не все пьесы шорта на эту тему. И лишь некоторые тексты — такие как “Москоу дримин” белорусского автора Виталия Королева — выходят из этой темы на магистральный путь романа воспитания, то есть показывают собственно инициацию, переход к взрослости.
Подростковое состояние бездомности, пограничности, социальной неопределенности распространяется и на более взрослых героев. Например, героиня пьесы “Карась” Алены Додыченко, уже не ребенок, не знает, как разделать живую рыбу, и звонит матери по скайпу: и это неумение убить и приготовить оказывается знаком неумения жить, найти себя — хотя и ее мать, странствующая по Индии, оказывается в том же пограничном состоянии поиска себя. Михаил Угаров в одном из интервью высказал мнение, что такая всеобщая подростковость — характерный признак времени: “Это не только отсутствие инициации, это значительно больше, это остановка времени. То есть я не уверен, что сейчас 2017 год и что мы в нем живем. Даже нет уверенности, сколько мне лет. И у драматургов то же самое. И огромное количество встречаешь тридцатилетних актеров, у которых мышление восемнадцатилетних, в лучшем случае”.
Можно сказать, что пьесы “Любимовки-2017” говорят о проблеме инфантилизма — но только не со стороны “осуждающих взрослых”, а глазами того самого “внутреннего подростка”, который не стал взрослым и в свои тридцать: это не вина его, а беда.
Важнейшая часть инициации подростка во взрослое состояние — сексуальная идентификация, гендерное самоопределение. В этот раз на конкурсе было много текстов о сексе во всех его ипостасях: о растлении, о насилии, об игре, о поиске себя. Текст украинского автора Натальи Блок “Меня волнует вся х...я” раскрывает проблему самоопределения женщины, поиска в искусстве через сексуальные метафоры. Пьеса Дмитрия Соколова “Родной” поднимает проблемы гомофобии — социальной и автогомофобии, направленной по отношению к себе.
Примыкает к этой тематической области тема “другого”: маргинала или человека с ограниченными способностями. Пьеса смоленского автора Глеба Сахарова “Как я стал разговаривать с Толиком”3, написанная в жанре психоаналитической исповеди, рассказывает о том, как трудно жить под атмосферным (то есть повсеместным) давлением социума человеку с аутистическими наклонностями. Среди пришедших “самотеком” пьес были тексты о девушке-колясочнице (“Машка” Алексея Михайлова), о плохо слышащей актрисе (“Чужой голос” Полины Синевой). В шорт-лист попала пьеса минского автора Александра Савухи “Едва уловимые мстители” — суровая, чуточку андерсеновская комедия, где с замиранием сердца следишь за приключениями бомжей, которым ветер принес две долларовые бумажки.
Некоторые темы набирают актуальность. Например, с разных сторон и подробно освещается тема немотивированного насилия.
На конкурс пришло не менее десятка лихо написанных “пацанских” пьес, где довольно весело, с какой-то отстраненно-заводной и в то же время дотошной интонацией, по-тарантиновски бойко воссоздается гипертрофированное насилие. Например, в пьесе Натальи Гапоновой “Полина ела пирожки” главная героиня меряет мужчин по одной мерке: смогут ли они ради нее вырвать унитаз из пола. В шорт-лист из пьес этого типа попало “Убийство” братьев Перепалец — история о том, как человек переживает совершенное им убийство (спойлер: внешне никак не переживает; но все-таки решает об этом поговорить с убитым). Братья-драматурги на фестиваль не приехали, и у организаторов даже зародилось подозрение, что все эти бойкие пьесы под разными именами — дело рук одного и того же автора. Впрочем, механизма литературной мистификации еще никто не отменял.
Насилие — центральная проблема и в блестяще сделанной пьесе Андрея Иванова “С училища”4 (которая выиграла грант на постановку от “Варочного цеха” и скоро должна пойти на сцене Театра имени Пушкина в постановке Семена Серзина). Сделав главными героями девочку-гопницу и хипстера, автор убедительно и остроумно закручивает интригу невозможного романа, в котором главную роль очень скоро начинает играть страх. Никакой сентиментальности, никаких умилений на тему того, что и “продавщицы рыбы любить умеют”. Умеют, да, но только это такая любовь, что мама не горюй. Сталкивая разные мировоззрения, разные социальные пласты, Иванов закручивает текст, который читается / слушается на одном дыхании. И между прочим, сообщает нам важную вещь: что подловатый и бесхарактерный хипстер сумеет выкрутиться и приспособиться. А современная Кармен, даже душившая в детстве котиков, — нет.
Набирает силу антивоенная тема. В пьесе Натальи Блок “Сквозь кожу” есть яркая метафора: вирус войны проступает на коже людей пятнами хаки. В тексте уральского автора Рината Ташимова “Первый хлеб” происходит важный акт дегероизации привычно героических событий / образов: старуха, ища на перерытом кладбище могилу мужа, обращается к героям войны: “Вам сверху ничё не видно? Нам вот не видно ниоткуда. Или снизу? Снизу, конечно, вы ж там перегасили друг друга, по закону вам наверх не положено. Ну, герой, значит. Ценой местечка в раю вы нас защищали. Значит герой, конечно. А толку? <...> Не, ну а чё вы воевали-то, вот все талдычат, чтобы наши дети жили в мире и войны не видели. Нет, мы-то ее не видим, конечно, вроде как нет войны никакой, только что-то она почему-то все равно есть”. Мирное небо над головой, отвоеванное у фашистов, недолго остается мирным. Губительно не поклонение героям, а поклонение самой войне. В эпоху, когда Победа стала культовым праздником, Ташимов делает шаги к перепросмотру если не результатов войны, то хотя бы самого тренда ее сакрализации. Только таким образом — снимая героизацию с военных, возможно обоснование антивоенного пафоса.
Форма: новаторство
Важная черта пьес из лонга, а тем более шорта Любимовки — новаторство и точность формы. Новаторство не как самоцель, но как знак открытости к новым путям коммуникации современного мира.
Говоря о мире персонажей “Любимовки-2017”, нужно выделить возрастающую роль “овеществления” героев. Живые станки дают советы работяге Саше в смешной и в то же время драматичной истории о несчастной любви — “Пилорама плюс” Натальи Милантьевой. По законам вещей существуют люди в абсурдной социальной комедии харьковского автора Александра Середина “Гимнастический козел”: если тебе отломали голову, ее вполне можно приставить обратно, только аккуратнее надо быть в обычной жизни, чтобы она не отвалилась.
Есть сложно устроенные тексты, многослойные, закольцованной структуры. Таково “Рождество” Антона Лоскутова из Сергиева Посада: только к концу становится ясна расстановка персонажей и суть истории. Таков текст “Твари проклятые” Евгения Марковского, который воссоздает колорит южного городка с его туго переплетенными взаимоотношениями и подспудной нелюбовью всех ко всем. Такова история Ивана Крепостного “Дюмовушка”, где девочка осмысливает жизнь современной белорусской семьи через андерсеновскую сказку — забавную и пугающую, как многие сказки.
Сложную структуру предлагает и текст “Женщины и дети” Екатерины Бондаренко. Переплетение монологов брошенной женщины, ее маленького сына, его няни и документов вместе создают сложный узор психоаналитического исследования семейной судьбы. Автор разлагает действительность на последовательность мельчайших действий, отражая мышление человека в глубокой депрессии. Поэтический и важный текст, как мне кажется.
И другой поэтический текст, еще более сложной структуры, — пьеса Ирины Васьковской “Визит”. Пробуя на прочность границы жанра, драматург создает сложное стилевое переплетение жанров и стилей, от языка Песни Песней переходя к уличному сленгу, затрагивая самые запретные темы и раскрывая их с отстраненной любознательностью хирурга. Эта пьеса (если это пьеса) — конечно, вызов театру.
Наряду с остросюжетными пьесами с закрученной интригой есть и ряд внешне бессобытийных сочинений, передающих, однако, неопределенное, тревожное и настороженное состояние разума современного человека: “Я на Шостаковича, 5” Полины Коротыч5 (Санкт-Петербург) и “Все спокойно” Ольги Малышевой (Алматы).
Одну из тенденций, касающихся формы, задает современность с ее видами интернет-общения. На “Любимовке” были читки пьес-видеоблогов (“На сцене” Марии Дудко), пьес, действие которых происходит в мессенджерах (“Гриша” Инги Воск — полудетективная и трогательная история об эмиграции) или в скайпе (“Карась” Алены Дадыченко). Такие тексты, конечно, тоже своего рода вызов театру, но интересно отметить, что в России уже есть опыты работы с подобным театральным материалом. В частности, Родион Букаев поставил в Лесосибирске спектакль-чат “Лесосибирск Лойс”, где зрители в реальном времени общаются с персонажами в переписке. Вероятно, этому направлению суждено широкое развитие.
Фестиваль: события
“Любимовка” как центр театрального притяжения в осенней Москве включает в себя не только читки пьес шорт-листа, их обсуждение, но и специальную программу из пьес уже сложившихся авторов, фринж-программу “Спорная территория” и мастер-классы. Весь объем фестиваля обобщается волонтерами в блоге, где публикуются обзоры фестивальных дней и отдельных читок, интервью с драматургами, режиссерами и ридерами.
Важной частью фестиваля становится уже не первый год внеконкурсная программа — тексты состоявшихся драматургов. В 2017 году в роли эксперта выступил Павел Руднев, отобрав пьесы “Сережа очень тупой” Дмитрия Данилова, “Кодекс курильщика” Константина Стешика, “Точки на временной оси” Дмитрия Богославского и “Красную комнату” Олега Михайлова.
Мне хотелось бы из четырех названных пьес выделить две, объединенные сценичностью и нарастающим саспенсом; обе они посвящены теме экзистенциального ужаса мира и вопросам немотивированного насилия над личностью.
Текст Дмитрия Данилова “Сережа очень тупой” — своего рода аттракцион по превращению безобидной и проходной житейской ситуации в сюжет о нарушении личных границ. Переворачивая смысл речевого клише “мы у вас будем в течение часа”, автор представляет систему выразительных персонажей: “простой человек”, этакий Иван-дурак, оказывается перед лицом колоритных триединых курьеров апокалипсиса, а его премудрая жена худо-бедно избавляет его от этой беды. Финальный выход из экзистенциальной, пограничной ситуации в бытовое общение супругов словно бы закрывает занавеску в жуткий иной мир — но зритель-то теперь знает, что за ней скрыто.
Пьеса Олега Михайлова “Красная комната” также повествует об ужасе, скрытом под внешними оболочками вещей (и людей). Сюжетная ситуация здесь локализована в условном городишке, существующем как бы слегка вне времени — тут точно отражено состояние несколько “подвисшей” идентификации русского общества в истории. Но главное тут, в общем, не городишко, а Сахарная гора. А в ней пещера. А там... Под маской характерной деревенской комедии, с юморком и сложными родственными связями, автор разворачивает холодящий кровь триллер, который очень незаметно вырастает из уютного мирка города К.
На другом полюсе профессионалов пьесы фринж-программы, которые наиболее ярко провоцируют современный театр на новые решения — потому что старые тут, вероятно, невозможны. В этой части программы пьеса как вызов и постановка как ответ на этот вызов составляют единое целое.
Как поставить философский трактат, в котором средневековый культ стигматов отождествляется с современным акционизмом (“Элсбет” Гульнары Голиковой, Киров)? Режиссер Вероника Акатанова ставит трех актеров перед зрителями — и они молчат. Читаемый текст звучит из колонок.
Или, например, как поставить математическую формулу? Правда, “текст” математика Андрея Киселева из пятнадцати формул уже ставил в Казани Всеволод Лисовский. Но на “Любимовке” Татьяна Гордеева и Екатерина Бондаренко срежиссировали его совсем по-новому, в русле социальной хореографии. Разделив аудиторию на различные социальные группы (по возрасту и степени трудового взаимодействия с госструктурами), постановщики придали каждой группе собственный отличительный жест, а понятия отношений (истинность, принадлежность и пр.) обозначили теми или иными телодвижениями. Так целый зал “Любимовки” последовательно сыграл ряд формул — пожалуй, это была самая необычная по форме (и в то же время абсолютно логичная в себе) читка фестиваля.
Во фринж-день были и другие сюрпризы: надувные кони и пиво всем зрителям (на читке “12 монологов Гамлета” Даниила Стрелецкого, Киев), пьеса из цитат, прочитанных нарочито странными персонажами (“Страх и ненависть в Ласт-Вегасе”, Дарьи Горновитовой, Самара) и поставленная в медитативно-замедленном темпе пьеса из перемешанных обрывов реплик (“текстогенератор” “Дальние родственники” Елены Демидовой, Москва, в постановке Андрея Стадникова).
Однако были во фринж-программе и более традиционные тексты: медитативная история “Про линя” Александра Каргина и поэтический, многослойный “Лес на горе печали” Елены Шабалиной — мифологическая по духу история о невосполнимой потере, о силе и бессилии творчества.
Мастер-классы подарили молодой аудитории фестиваля опыт общения с людьми и практиками, уже почти, без преувеличения, в глазах участников легендарными.
Художественный руководитель “Театра.doc”, один из прародителей “Любимовки” Михаил Угаров говорил с аудиторией о том, почему невозможно писать сегодня пьесы. Например, потому, что из общения исчезает как таковой диалог, на место которого приходит “холивар” (holy war — священная война). А еще потому, что реальность отнимает у литературы все ее фантастические средства: абсурд и гротеск сегодня — нормы общественной жизни, а не художественные приемы. Угаров провел своего рода мини-практикум по остановке мира: он рассказывал о целительной практике бесцельности, о том, что человек театра должен не избегать сюжетов, а ввязываться в них.
Людмила Петрушевская, как и Угаров, говорила драматургам о ценности “подслушивания”: “У каждого из нас есть свой круг: друзья, родители, соседи, двор. Это ваше сокровище: люди, которых вы можете передразнить. И лучше — которых не любите”. Эти монологи, а потом и диалоги пробовали создавать на сцене зрители, которых Людмила Стефановна, как в школе — по поднятой руке или собственному выбору, — вызывала из зала.
Образ театра как вызова и как поэзии дополнил Клим. Легенда театрального пространства почти два часа поражал аудиторию парадоксальными и точными высказываниями о сути театра и самой жизни. “Чтобы играть, должна быть пустота внутри. Если даже скрипку Страдивари вы засыплете алмазами, она играть не будет”. “Главный закон физики — наблюдатель меняет наблюдаемого. Вы должны, играя, знать много больше, чем зритель. Вы должны за ним наблюдать, а не он за вами”. “Если вы видите очередь, встали в нее и сразу не подошли люди и не сказали “пойдем вне очереди” — не стойте в этой очереди. Не тратьте жизнь”.
Наконец, петербурженки Наташа Боренко, Маша Колосова и Ада Мухина рассказали на “Любимовке” о театральных технологиях Аугусто Боаля, о форум-театре, о театре угнетенных. Бразильский режиссер изобрел технологию театра, изменяющего мир и прежде всего помогающего как-то исправить или улучшить ситуации угнетения, которые подстерегают обычного человека со стороны любой институции. Практикум, проведенный на мастер-классе, помог увидеть, как форум-театр может показать способ новых решений привычных ситуаций угнетения.
“Кирпичики” фестиваля разобраны. Но главный “цемент”, объединяющий вместе не только все мероприятия, но и людей по обе стороны воображаемой рампы (потому что рампы в “Театре.doc” нет), — это обсуждения, неизменно проходящие после каждой читки. Они не только помогают увидеть иные типы восприятия, актуальные для других зрителей проблемы — бывает и так, что именно на обсуждении переосмысливаешь, домысливаешь, “догоняешь” смыслы представленной пьесы. Создается уникальное общее пространство понимания текста — хотя, конечно, и пространство для спора, которое никак не защищено от реплик агрессивных профанов (изредка, но все же попадающих на “Любимовку”). Впрочем, и такие реплики важны: значит читка, как говорится, зацепила. Основной массив обсуждений легко, четко и остроумно вели Евгений Казачков и Михаил Дурненков. Их панчи и меткие ответные реплики, их “парный конферанс” составили отдельный фестивальный сюжет, а их реплики расходятся на цитаты: “Мы исходим из презумпции изначальной вменяемости драматурга”; “Театр дырочку найдет”...
И конечно, “Любимовка”, русский Вудсток, немыслима без общения. Драматурги, режиссеры, актеры, отборщики конкурса со всех концов России и ближайших стран слетелись сюда, чтобы в живом пространстве чтения, обсуждения, споров до полуночи и далее создавать единое пространство развития драматургии. И разъезжаясь, разнести дальше бациллу нового, провокационного текста.
1 Эту тему затрагивает, например, Ксения Пещик в “Последнем звонке”, публикуемом в этом номере (на “Любимовке” этой пьесы не было). См. с. 113. (Здесь и далее прим. ред.)
2 Опубликована в этом номере. См. с. 47.
3 См. с. 82.
4 См. с. 27.
5 См. с. 56.