Режиссер Максим Диденко в принципе не склонен в своих театральных экспериментах апеллировать к вербальным и, так или иначе, рационально воспринимаемым смыслам. Материал его нового спектакля “Десять дней, которые потрясли мир” располагает к тому еще меньше.
Спектакль поставлен в пространстве Музея Москвы в рамках выставки “Любимов и время. 1917—2017. 100 лет истории страны и человека”. Круг тем, которые охватывает экспозиция, одновременно и пугает масштабом, и открывает бесконечное поле возможностей для личного восприятия. История страны сквозь призму личности большого художника — это не концептуальный взгляд, задающий определенную трактовку и навязывающий смыслы. Это только одна из возможных перспектив, указывающая способ восприятия. И тогда каждый может посмотреть на историю через свою личную биографию.
По тому же принципу Максим Диденко выстраивает и структуру спектакля. А если быть точным, то здесь, конечно, говорить о структуре не совсем уместно. Скорей, режиссер строит художественное пространство спектакля как своего рода магнетическое поле, задавая в нем лишь узловые точки эмоциональной напряженности или центры притяжения зрительского внимания. Внутри же этих заданных кругов внимания действие развивается уже по естественным законам, создавая то разнонаправленные, то пересекающиеся течения. Запускается же это броуновское движение теплом зрительского внимания и личной эмоциональной вовлеченностью.
Говорить об общем для всех зрителей спектакля эмоциональном или смысловом пространстве в данном случае становится невозможным уже с самых первых минут действия. Зрителей на экспозицию запускают небольшими группами, так что у всех здесь оказывается не только разное пространство, но и разное время начала и продолжительности спектакля. В принципе, как выяснится, зритель вправе закончить для себя просмотр спектакля в любой момент, не причинив тем самым ни малейшего беспокойства остальным.
Артисты Мастерской Дмитрия Брусникина в костюмах музейных смотрителей-экскурсоводов предупреждают посетителей о правилах посещения выставки. А точнее, об их отсутствии. Зрителям предоставлена полная свобода передвижения, перемещаться по экспозиции можно абсолютно любым образом, потому что нет никакого единственно правильного способа смотреть этот спектакль. Любой путь покажет только часть происходящего, так как все везде происходит одновременно.
Режиссер предлагает каждому почувствовать себя в роли документалиста Джона Рида, погружая нас в самое пекло революционных событий и предлагая взглянуть на все изнутри, но своими собственными глазами. И в таком способе неожиданно раскрывается очень современная, довольно трагическая и роковая трактовка истории как понятия. Такой взгляд — квинтэссенция субъективности, констатация абсолютной невозможности, недостижимости ясного видения подлинной реальности событий. Потому что любой документ — прежде всего, зафиксированная точка зрения субъективного документалиста. Тогда действительно выходит, что каждый вправе увидеть свою историю страны, преломив ее через собственное мировоззрение и жизненный опыт.
Однако в такой организации действия вскрывается парадоксальное противоречие. При всей внешней свободе, управляют этим движением непреодолимые, стихийные коллективные силы. И этим определяется сущностная природа революции как исторического явления. Революция — это сила неуправляемых, одержимых инстинктами масс. Революция — это стихия, сметающая все на своем пути. И поэтому зрителей здесь также благоразумно предупреждают: “Скорее всего, насилия и кровопролития не избежать. Пытаться влиять на действительность надо было раньше. Сейчас уже слишком поздно: со стихией не совладать. В связи с этим мы не можем гарантировать вашу безопасность. Да и никто не сможет”. На выбор зрителю предоставляются два пути: “Вы можете выбирать: идти дальше или вернуться в (обманчиво) спокойную реальность. Но деньги в любом случае не возвращаются”.
Вместе с тем ситуация спектакля провоцирует зрителя на максимальную тотальную включенность в происходящее именно благодаря предоставленной свободе выбора. Выбирая для себя, в каких местах действия находиться, свидетелем каких событий быть в данный момент, мы, по сути, оказываемся в ситуации свободы творчества. Жизнетворчества, поскольку своим выбором творим свою индивидуальную реальность в этом спектакле. Мы сами выбираем, что видеть, а на что закрывать глаза, и тем самым формируем картину действительности в своем сознании. Но эта свобода выбора дорого стоит. Это корень революционного зла: свобода — это власть, а значит ответственность.
И такое построение действия подспудно провоцирует зрителя заглянуть внутрь себя — готов ли каждый из нас нести ответственность за происходящее в нашей индивидуальной и коллективной реальности. Способны ли мы выдержать груз этой ответственности? А между тем требования к нам предъявляют по высшему разряду. Каждого зрителя в любой момент может подхватить под руку один из недовольных рабочих и обратиться словами из петиции к самому Государю. И вот тут каждому предоставляется право на себе прочувствовать тяжесть державной власти. И способность выдержать на себе требовательный, вопрошающий и бескомпромиссный взгляд народа.
Характерно, что режиссер Максим Диденко принципиально не отсылает в своем спектакле непосредственно к материалу книги Джона Рида. В программке не указывается, что это постановка по его книге, а только что это спектакль, названный в честь книги Джона Рида. Это лишь дань уважения автору, показавшему нам определенный взгляд на революционные события в нашей стране. Теперь мы вправе выбирать ракурс самостоятельно. Поэтому и выставка, и спектакль только задают ориентиры для выбора направления внимания. Какую картинку мы в итоге построим в своем сознании — только наша личная ответственность.
Художественная форма, выбранная Максимом Диденко для подобного разговора, естественным образом отсекает потребность и даже возможность дискуссий и споров на темы революционных событий. Парадоксальная вещь: полифония точек зрения не провоцирует конфликта, а приводит к какой-то сосредоточенной тишине. И тогда как будто можно услышать вдруг в этой тишине человеческий пульс и дыхание. Живое дыхание революции, истории страны.
В середине спектакля один из персонажей произносит монолог о кризисе в современной культуре, в котором звучит осторожное: “Грезятся кому-то сны о диктатуре...” И эта метафора сна, грезы как нельзя лучше подходит к атмосфере спектакля, в котором каждый из нас просто посмотрел свой собственный сон о революции. А полной картины и действительной реальности не увидеть, потому что даже через сто лет, оглядываясь на историю, мы не увидим окончательно оформленной статичной картинки. Там так же, как и тогда, все стремительно движется, мерцает и постоянно меняется. И точно так же мы не можем судить и о современности. Единственно возможная объективность и документальность — это наша внутренняя индивидуальная реальность. Наше личное, человеческое восприятие.
На человека и разворачивается ракурс восприятия в финале спектакля. Зрители стоят на подмостках, а из зала несколькими вереницами в замедленном темпе, с застывшими, немигающими глазами движутся на них артисты — бойцы и жертвы последовавшей за революцией Гражданской войны. И вот от этих верениц живых людей по-настоящему невозможно оторвать глаз. И это, наверное, единственная точка в пространстве спектакля, в которой, наконец, сходятся круги внимания каждого зрителя. И это и есть живое свидетельство истории. Живой музей революции.