Писатель Дмитрий Данилов неожиданно для себя — признался он в «Фейсбуке» — написал пьесу. В несвойственной, хотелось бы добавить, для него манере. Автор-реалист, даже футбольный матч описывающий словно медитативную практику, выдал репризную динамику диалогов в немыслимо абсурдной, гротескной ситуации. И проснулся знаменитым.
Нет, вполне «респектабельная глухая слава», по выражению Валерия Шубинского, на которую может рассчитывать современный серьезный писатель, у Данилова давно уже есть. Но тут, что называется, он вышел в тираж. В хорошем смысле. Информационная 1лента последних месяцев напоминала сводки «Совинформбюро» («массированное наступление по всем фронтам»): в волгоградском «Театр в Леднике» состоялась театрализованная актерская читка «Человека из Подольска», режиссер Анна Бабанова ставит Данилова в Норильске, в Саратовском театре драмы выпускник мастерской Женовача Владимир Смирнов работает над первой пьесой отечественного прозаика… Как апофеоз — последняя на момент сдачи текста новость: «Представители Общественного совета при УМВД России по г. Тольятти организовали для сотрудников полиции поход на спектакль» — премьеру театра «Дилижанс» про будни их московских коллег.
А до того прошли читки в «Практике» с «брусникинцами» и на фестивале «Ремарка» (здесь у пьесы вторая премия), еще раньше в «Электротеатре» и ДК «Трехгорка». И самая громкая за последнее время премьера — в «Театре.doc». И вот уже критик Павел Руднев в своем «Фейсбуке» вешает ссылку на пятилетней давности текст Данилова «146 часов» из журнала «Дружба народов», с припиской: «Прекрасное чтение и повод для театра».
Хороший повод сказать несколько слов о творчестве этого автора. Проза его до сих пор не была замечена театром лишь потому (тут хочется вписать: «Произведения Хемингуэя несценичны» — и тотчас вычеркнуть), что театр все так же замкнут на себе. Вот есть Пряжко, и надо ждать его новой пьесы. То, что подобные опыты давно ставит Данилов, это удел другой епархии. Хотя о «родстве» белорусского драматурга и московского прозаика, их общем интересе к неинтересному — негероическому, неактуальному и несобытийному — уже говорилось вроде не раз: впервые об этом сказала уральская писательница Мария Ботева при обсуждении «Трех 164 дней в аду» после первой же читки на фестивале «Любимовка» в 2012 году. Но есть и принципиальная разница: Павел Пряжко в упомянутой пьесе изначально выступил на политическом поле, что придало и остроту, и соответствующий угол восприятия. Данилов же, социальную повестку в своих текстах старательно исключая, стремится лишь к фиксации единственной реальности (иногда с большой буквы), доставшейся нам.
Впрочем, и это дело нехитрое — такой рецепт описал еще Даниил Хармс в 1934 году: «Я ловил момент, но не поймал и только сломал часы. Теперь я знаю, что это невозможно.
<…> Другое дело, если сказать: “Запечатлевайте то, что происходит в этот момент”. Это совсем другое дело. Вот, например: раз, два, три! Ничего не произошло! Вот я запечатлел момент, в который ничего не произошло. <…> И Шварц тоже заинтересовался этим оригинальным способом запечатлевать то, что происходит в нашу эпоху, потому, что ведь из моментов складывается эпоха». И подобный эксперимент относительно недавно предпринял критик Алексей Киселев в пространстве «Трансформатор.doc»: в своем спектакле «Настоящее время» он зафиксировал ровно 20 часов 15 минут 0 секунд 21 декабря 2016 года. Увы, показан он был всего лишь раз.
Данилов же и в этом «патологически универсален». Каждая его книга — театр для одного читателя, которого пригласили поучаствовать в акте творчества: вся проза Данилова создается здесь и сейчас, буквально вот так, как пишется и читается вот эта самая фраза: «Совершается написание прочитываемой фразы». Его эксперименты, если забыть, скажем, об Алене Роб-Грийе и совсем уже утрировать, строятся по внешне очень простой схеме: в основе один-два формальных приема, реализуемых в строго ограниченных условиях (среди которых для всех произведений общие — отсутствие богохульства, сквернословия и секса) и по определенной схеме. Это может быть описание одного города в течение года — двенадцать ежемесячных поездок по заданному маршруту, без называния при этом ни самого населенного пункта, ни одного имени собственного вообще (роман «Описание города», 2012). Или серия наблюдений из четырнадцати городов: автор выбирает точку на местности и сидя записывает в смартфон все происходящее вокруг в течение, например, дня («Сидеть и смотреть», 2014). Подробный отчет из поезда «Москва — Владивосток» (уже упоминавшиеся «146 часов», 2012). Или о сезоне московского «Динамо» с заездом на матчи первой и третьей, чуть ли не дворовой лиги («Есть вещи поважнее футбола», 2015).
Все это может показаться ужасно скучным и оказаться чрезвычайно интересным: кропотливо фиксируя происходящее безо всяких прикрас и уж тем более оценок, автор как раз «запечатлевает момент» как он есть где бы то ни было. И выясняется, что нет никакой разницы, сидеть ли в этот самый момент на стадионе в Мытищах или на пятачке у Королевского театра в Мадриде. Жизнь всюду протекает одинаково, а уж каким смыслом ее наполнить — зависит от нас.
И это уже напрямую декларируется в «Человеке из Подольска». В пьесе молодой человек попадает в одно из московских отделений полиции, работники которого действуют строго по закону — устанавливают личность задержанного и проводят с ним воспитательную работу. Две бюрократические формальности, обычно ограничивающиеся проверкой документов и разъяснением прав и обязанностей и автографом в протоколе: «С моих слов записано верно». А если на эти обязанности посмотреть шире, личность — это ведь не Ф. И. О. и прописка? Так — и в этом принцип Данилова — начинается препарирование и понятия, и человека.
Недаром уже в самом названии пьесы есть и явная перекличка с песней Бориса Гребенщикова «Человек из Кемерова», и аллюзии на роман Роберта Музиля «Человек без свойств» и фильм Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда». А также не самая очевидная отсылка к знаменитому Подольскому рок-фестивалю 1987 года. То есть главный персонаж пьесы Данилова, «парень лет тридцати», как значится в авторской ремарке, возможно, и есть «плод любви» этого советского Вудстока, и уж точно — представитель первого поколения, выросшего не при советском режиме. Свободная, должно быть, личность, интересная. И полицейским, которые «постарше, 35 – 40 лет», это предстоит выяснить. Обстоятельно — не только кем работает, а любит ли свою работу, а также родной город, группу, в которой играет, и свою девушку, наконец. А раз выясняется, что человек из Подольска еще и «человек в футляре», то эту самую любовь в нем следует пробудить. Привить и насадить, в конце концов.
И в этом можно усмотреть один из основных вопросов пьесы — о власти и насилии. Причем о правоподдерживающем насилии, про которое подробно писал еще Вальтер Беньямин. Тем удивительнее реакция автора, на читке в «Трехгорке» заявившего, что ничего подобного — тогда речь вообще зашла о Хайдеггере и воле к власти — и в мыслях не имел. Но с переносом на сцену его текст приобретает и такие новые, порой совсем иные коннотации, вплоть до буквальных: ведь еще Ги Дебор писал, что власть устанавливается и утверждается через спектакль. А задолго до него об этом знал Шекспир, что и отобразил в своей «Буре»: Просперо упрочивает возвращенное могущество посредством грандиозного маскарада.
Данилов же, очевидно, «плясал» не от «Бури» и Барда, но от Хармса. Не выше процитированного, а вообще — писатель не раз говорил о влиянии обэриута на свое раннее творчество, что, видимо, аукнулось и в первом драматургическом опыте. В итоге у него стражи порядка вместо избиения и пыток устраивают пляски и лекции. Нелогично? А не хочешь, чтобы тебя «отмудохали в мясо», — люби абсурд. «Люблю абсурд!» — скандирует герой пьесы, а его истязатели шлют своеобразный привет Дмитрию Пригову, «милицанер» которого по рации переговаривается, возможно, с Богом. Даниловские, правда, знают всего лишь Сорокина.
Что, впрочем, все же логично. И реалистично: полиция в последние годы с представителями богемы общается куда чаще, чем иные кураторы. О писателе Владимире Сорокине уж точно знает не понаслышке: книги его в 2002-м топили, а в 2008-м и жгли охранители всех мастей — мимо такого по долгу службы не пройдешь. А человеческое любопытство даже в служебное время никто не отменял — можно и самому прочесть во время долгих ночных дежурств. Или прочитают вслух задержанные умники: вот и в спектакле «Театра.doc» у такого, именуемого просто Человек из Мытищ (Андроник Хачиян), в руках популярная нынче «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары.
И мимолетное появление этого бестселлера о бытовом насилии — тонкий штрих в картине арендтовской банальности зла, разыгрываемой на доковской сцене. Режиссеры Михаил Угаров и Игорь Стам, исполнивший к тому же роль Первого полицейского, представили ситуацию, описанную в пьесе, как самую что ни на есть обыденную. Здесь нет полицейских-интеллектуалов, знающих Кейджа, Малевича, посещающих концерты «Einsturzende Neubauten». То есть все это они знают и видели, но как очередную должностную инструкцию: тут вполне заурядные, уставшие «на сутках» оперативники — персонаж Стама так и норовит уткнуться в стену и подремать лишнюю минуту. И готов взаправду сорваться, если нерасторопный задержанный не выполнит очередное задание по формированию новых нейронных связей — угрозы применить силу не так уж и далеки от реальности. Просто на сегодня хватит. Просто вышла такая разнарядка, точнее, вот-вот может выйти — после того как на встрече российского гаранта с российскими же педагогами прозвучало, что патриотизм сейчас превыше знаний, можно говорить и о профетическом посыле пьесы.
А патриотизм дубинками не вколотишь. Поэтому «госпожа капитан Марина» (Дарья Гайнуллина) со слезами умиления на глазах и пытается объяснить, что разницы нет между Подольском и Амстердамом — просто «так научили, что город, основанный в тринадцатом веке, лучше, чем город восемнадцатого века». А на самом деле даже родной и привычный околоток сродни богатому угощениями столу — это проблема сотрапезника: из всего гастрономического обилия он выбирает лишь знакомые ему шпроты и теплую водку.
Все эти речи о пользе импортозамещения вроде верные, а их эффект лишь усиливает не вызывающий никакого сочувствия задержанный из Подольска — ничем не интересующийся, ничего не любящий историк по образованию и муниципальный редактор по должности. Действительно «серый и одинаковый», как было сказано о нем полицейскими и как это убедительно сыграно Антоном Ильиным. Этот образ дополняет фотофильм Отто Лакоба про «будничные явления наших будней», вклинивающийся в постановку.
Но и правоохранители симпатий не вызывают: они не добры и не так… начитаны, как может показаться. Их эрудиция — мертвый груз, не оставивший никакого отпечатка на душевном складе и моральном облике. Запросто изобьют и наркотики подбросят — дежурный пакетик у брутально-угрюмого Михалыча, Второго полицейского (Виктор Кузин) всегда наготове. Другой вопрос: к чему приведут их «танцы мозга» — ведь ничего другого (тут показательно, как Данилов, нарушая привычную схему развертывания сюжета, обманывает и «естественные» ожидания публики) они предложить не могут? Полюбит ли абсурд, а вместе с ним и малую родину оправившийся от морального унижения этот Акакий Акакиевич из Подмосковья? Станет ли искать ответы на те вопросы, которые ему задавали мучители из участка, и найдет ли главные: почему он, «дитя свободы», «лузер», почему ему «некуда ехать. Денег нет, перспектив нет, ничего нет»? Почему-то кажется, несмотря на то что Человек из Мытищ обещает Человеку из Подольска, что жизнь его теперь изменится, а полицейские говорят, что теперь его будут задерживать почаще, — что нет. И причины тому в спектакле лежат на поверхности: банальность зла — будешь играть и козла. Отпущения. Хотя поначалу и думалось, что Данилов написал совсем об ином…