Нынешнее молодое поколение (речь не только о театральной и вообще творческой молодежи) несколько своеобразно относится к истории. И соответственно, к научным или художественным книгам (фильмам, сериалам, интернет-материалам и т. д.) об исторических событиях и персонах. Меньше всего молодые люди ищут в исторических темах и материалах нечто поучительное, идейное, воспитательное и пр. Если оставить в стороне интриги и дрязги политтусовки и все связанное с политико-социальной актуальностью, когда исторические события и пертурбации натужно притягиваются за уши в якобы поучительных (но, как правило, передернутых) аналогиях с текущим моментом…
Если отрешиться от всего этого, то какой предстает история в обыденном (и все же в чем-то бытийном) сознании? А чтобы было интересно! Чтобы мы в этих давно живших людях и в их судьбах и переживаниях узнавали себя. Это тоже актуализация. Но иного, внесоциального толка.
И еще надо учесть вот что: для нынешней молодежи что Вторая мировая война, что набеги Чингисхана или крестовые походы, что война Троянская почти в одном понятийном ряду исторической памяти — где-то там, в туманном прошлом. Давно!
И тогда вопрос: обращаясь к такому материалу, темам Гражданской войны, захлестнувшей Россию после февральских и октябрьских событий 1917 года, о чем человеческом, сердечном хотят рассказать нынешние режиссеры кино и театра?
Вот еще одна постановка (и далеко не первая за последние годы) по «Бегу» Михаила Булгакова. И как только освещается декорация на сцене «Содружества», как только начинается суматошное движение персонажей, как только зазвучит сбивчивая, неровная их речь, то почти сразу становится ясно: молодого режиссера Марию Федосову меньше всего интересовали социально-политические и идеологические причины и подоплека революции и военных столкновений россиян в кровавых схватках Гражданской войны.
Федосова берет как данность, как исходное событие и как абсолют предлагаемых обстоятельств название романа и то, что обозначает это слово — бег. Бег как состояние окружающего мира и как душевное состояние персонажей. Художник Олег Скударь сооружает на сцене какие-то скошенные пандусы и настилы: «Земля дыбом». Все перекошено, наклонно, перерезано провалами. Земля неустроена и все упорядоченное разрушено. И по этим не то развалинам, не то оврагам и балкам, не то траншеям или перекопанным дорогам или буеракам в чистом поле бегут, катятся, спотыкаются, валятся люди в гражданском и военном. Толпами, рассыпанными шеренгами (но никак не упорядоченным строем), группками, по одному, по двое, по трое. Художник по костюмам Александра Борк одела их кого в рванье, кого в пригнанный мундир, кого во вполне приличное цивильное платье, но с какими-то военными атрибутами или неуместными деталями — до приличий ли в одежде, когда все вверх ногами?! И говорят все эти люди отрывисто, сумбурно, порой почти невнятно. Паника все сильнее охватывает этих людей. Перемешиваются красные и белые, бандиты и поселяне — фронта нет как такового, есть только движение, навал, накат, бег.
Постепенно прорисовываются в рваном монтаже сцен основные персонажи и их характеры. Хлудов (Павел Афонькин) — похожий сразу и на холеного начальника большого современного офиса, и на персонажа стильного кинобоевика, бешено-темпераментный, резкий, четкий, но холодно-безжалостный, почти андроид, а не человек. Чарнота (Владимир Завикторин) — несколько опереточно-разгульный, тоже темпераментный, с горячей кровью, видящий вокруг страдающих людей, а не функции. Потерявшая все и потерявшая себя Серафима (Виктория Райкова). Чуть не от мира сего в своей преданной любви то жалкий, то стойкий Голубков (Алексей Финаев-Николотов). Вальяжный, невозмутимый, похожий на Шаляпина, ухоженный, всегда благополучный самовлюбленный Корзухин (Дмитрий Трусов). Сгусток энергии и почти животного жизнелюбия, готовая на все, чтобы выжить самой ради спасения тех, кого поддерживает, Люська (Дарья Михайличенко). Прорисовываются и другие персонажи. И главное, прорисовывается в них то, что расставляет наши акценты в отношении к ним — кого мы любим, кому сострадаем и сочувствуем, а кого выводим в нашем ощущении за черту порядочности и человечности.
Вторая часть статична. Бег, бегство, вышвыривание за пределы родного мира закончилось. Теперь — рассеяние и какая-никакая оседлость. Надо врастать в этот мир, выживать в нем — потеряв все, что было в прошлом. Пестрота констанстинопольского восточного базара и быта. Суета и мишура парижских кафешантанов. По сравнению с первой частью, стильно-сумрачной, эстетско-мрачной, вторая выглядит и по сценографическому оформлению, и по всему строю игры несколько опереточным, пестро картинным. Это понятно, таков житейский антураж — плутни на восточном базаре, ночной разгул кабаретных программ. Но надо сказать, что этот иронично-показушный, несколько карнавальный, порой даже пародийный выверт пронизывает весь спектакль и присутствует даже в самых трагических эпизодах первого действия. Отталкиваясь от элементов подобной стилистики в других произведениях Булгакова (и в ранних, и в «Мастере и Маргарите», и в «Театральном романе»), режиссер Мария Федосова оказывается по-своему права, особенно во второй части спектакля. Ибо вся вторая часть при всей трагичности ситуации и судеб как на стержне держится на сюжете о том, как великий картежник Чарнота обыграл вчистую житейского шулера, отступника и предателя Корзухина и обеспечил возможность жить себе и быть вместе Голубкову и Серафиме. Чарнота, которого житейская катастрофа превратила почти в клоуна, все же воин-герой, честно выполнявший свой долг, спасавший в огненной мясорубке друзей и не ливший попусту крови чужих и своих (как Хлудов), наказывает и повергает плута Корзухина, который никого не убивал, но такой же кровопийца, как Хлудов (а тот ведь тоже терпит полный крах — душевный и умственный).
О воздаянии — вот о чем сценическое сочинение молодого постановщика Федосовой, ее «женский взгляд» на суть взятого в работу житейского и литературного материала. Взяв элементы стилистики других произведений Булгакова, Федосова и в «Беге» выявила один из ведущих нравственно-духовных посылов его творчества (проступающего особенно внятно в «Мастере и Маргарите») — мотив справедливого воздаяния по заслугам. Не политические оценки, оправдания с осуждениями расставляет и развешивает Федосова, а именно те бытийно-нравственные акценты, без ощущения которых, без следования которым не бывает устроенным и упорядоченным обыденное существование.
Бег людей, выброшенных за пределы нормальной жизни, продолжается. Хлудов не находит себе места нигде. Люська покидает Париж. Но хотя бы кому-то, не на том свете, а на этом, пусть немного, но воздается за муки, преданность и терпение. Пусть в этом спектакле это выглядит слегка в духе «Золота Маккенны», но все же… Победительный Чарнота под прощальные залихватские реплики Люськи несет чемодан денег и ведет израненного и почти отчаявшегося Голубкова к обретенной и сохранившей чистоту и верность Серафиме…