Упоминание «Дракона» часто идет в неизменной связке с фильмом Марка Захарова — у российского зрителя тут опыт небольшой. Но — единый, на чем сыграл и что обыграл Константин Богомолов в своей постановке на основе этой сказочной пьесы: спектакль в МХТ богат на цитаты из советской киноклассики, а также на отсылки к собственному творчеству режиссера — опыт просмотра его предыдущих работ здесь не лишнее подспорье при выкраивании из показанного самостоятельных историй со смыслом.
Для этого в качестве разминки — спектакль до спектакля: пока публика рассаживается в зале, на авансцене, где уже выставлено нехитрое убранство советской квартиры, в углу дивана сидит Кирилл Трубецкой. Так вдумчиво, многозначительно сидит, что глаз не отвести — вдруг что-то важное упустишь. Это ли демонстрация эффекта Кулешова, очередная ли вариация «Молчания на заданную тему» — «доковского» провокационного проекта Всеволода Лисовского, уже подхваченного и тиражируемого другими российскими режиссерами. Но Богомолов и сам себе провокатор, поэтому, возможно, на самом деле актер лишь добросовестно исполняет отведенную ему роль кота Машеньки, а уж чего об этом понапридумывает иной зритель, даже кота не беспокоит.
Но «понапридумывать» приходится и дальше, по ходу основного действия. В эту квартиру со второй попытки — сначала на коне, затем уже с гитарой — входит Ланцелот (Кирилл Власов), беседует, как и предусмотрено у Шварца, с Машенькой, все так же молчащей — тут у Богомолова предусмотрены крупные планы на экранах и фонограмма группы «Ноль» про человека и кошку. Затем рыцарь знакомится с возвратившимися хозяевами дома — архивариусом Шарлеманем (Евгений Перевалов) и его дочерью Эльзой (Надежда Калеганова), напевает им… «Думы окаянные, мысли потаенные» — песню героя михалковских «Пяти вечеров». И тут пазл, кажется, потихоньку начинает собираться — ведь титр в начале сцены предупреждал: «Вечер первый». Но вечеров в итоге будет семь, да и спектакль чем дальше, тем на пазл походит менее всего. Пусть режиссер исправно и по(д)ставляет кинокартинку за картиной — от фрагментов из «Летят журавли» Калатозова до репродукции «Мертвого Христа» Гольбейна, которая к тому же оказывается видеоинсталляцией — крупно дается кровососущий комар, присевший на грудь положенному во гроб, брюшко которого растет отнюдь не из-за приближения кадра (видеохудожник Илья Шагалов). Это уже не только отсылка к «Идиоту» Достоевского и поставленному по нему «Князю» Богомолова, но и намек на скорое воскресение. Или, точнее, второе пришествие. Вот только кого и в каком качестве… Пазл-то выходит с как минимум вторым дном, точнее, слоем — этакая переливающаяся картинка, где под одним углом просматривается библейская тема жертвы и жертвенности, под другим — советско-российский период с момента создания пьесы в 1944-м до наших дней, о перипетиях которого афористично повествует еще один титр: «Красный цвет, выцветая, становится розовым».
Не случайно Дракон здесь (актер Игорь Верник в гриме) так похож на молодого и дорогого Леонида Ильича. И при первом появлении в квартире Шарлеманя сразу о трех головах, которые одна семья, где угрюмая жена и насупленный сын бессловесны, лишь он, бровеносец, глухо по-генсековски бормочет и хрипит. Но после ритуального убийства — Ланцелот просто перережет горло старшим головам и пощадит младшую — и оставшегося «за кадром» воскрешения это уже легкий вертлявый паяц на побегушках у бургомистра, присвоившего чужую победу. Он льстит своему начальнику цитатами из шварцевского же «Голого короля» и аккомпанирует на клавишных Эльзе, теперь уже бургомистровой невесте: «Я думала, это весна, а это — оттепель». Незамысловатый поп-шлягер служит, как это всегда у Богомолова и выходит, отличным социально-политическим барометром. Хотя приговор здесь еще жестче: нынешнее возвращение в СССР, о котором так много говорят российские СМИ, если и повторение истории, то точь-в-точь по Гегелю — в виде гламурного (и глумливого) фарса. Бургомистр, а к последнему акту он уже Король-самозванец, выезжает на сцену в светло-сиреневом кресле, а сама сцена превращается в телепавильон из клубничного льда (художник Лариса Ломакина) — сплошная жизнь в розовом, даже очков не нужно.
Куда как более чудовищные или причудливые — это опять же под каким углом посмотреть — трансформации ждут изначально положительных героев. Милая дочь архивариуса, которая, как уже говорилось, готовится идти под венец с новым победоносцем (не дождалась Ланцелота), превращается в гламурную дурочку с чупа-чупсом во рту: ни дать ни взять персонаж из богомоловского же «Идеального мужа». А сам Ланцелот, уходивший на войну в форме офицера Красной Армии (его же, Богомолова, питерский «Лир» тут кланяется и снимает фуражку), возвращается юрмальским фриком в обтягивающем серебристом комбинезоне и с выбеленными лохмами — привет от богомоловского же тролля из «Ставангера» в Лиепайском театре драмы.
В общем, все уроки, если раньше были усвоены, здесь повторены — дальше конструировать смыслы не составит труда. Или просто продолжить наблюдение за действием. Благо помимо вокальных партий здесь много ярких номеров — один Олег Павлович Табаков играет «за себя и за того парня», который якобы поселился в голове его бургомистра при симуляции помешательства. Даже не играет — отрывается. В том числе за все предыдущие роли-«отсидки» в спектаклях этого же режиссера. Хотя и здесь-то он не покидает кресла-каталки, снабженного мигалкой. И с этой мигалкой, похоже, соревнуется в экспрессии. Безумцев разной степени тяжести в репертуаре Табакова и без того хватает, но эта роль по степени накала превосходит, пожалуй, все прошлые работы — треш и угар, если в два слова.
А в противовес ему — Павел Табаков, холодно и отстраненно играющий бургомистрова отпрыска Генриха. Их встречи на сцене обставлены совсем нормально: «Здравствуй, сынок! — Ты посылал за мной?», отчего комизм ситуации лишь возрастает. Но до известных пределов: парень, сделавший карьеру от помощника Дракона до сана святого отца (а что остается дважды отдавшему — сначала Ланцелоту, затем родному отцу — свою невесту?), все же кончает жизнь в кровавой ванне: еще одна цитата из уже другого михалковского фильма, к тому же наводящая на размышления о судьбе таланта, обслуживающего власть.
Но у власти-то временщики, это знает Дракон — или даром он долго жил и много видел?
И в финале совсем не по Шварцу именно этот наконец прозревший персонаж решает судьбу мира. Ведь какие бы жертвы ни приносились во имя светлого будущего, все возвращается на свои места, как отросшая драконья голова: отцы все так же ради собственного благополучия приносят на заклание своих сыновей, старики растлевают детей — редкий спектакль Богомолова не затрагивает эти темы. Но в этой постановке он уже приходит к выводу, что разорвать порочный круг невозможно — можно только сжечь. На что даже одна голова способна: спущенный вместо занавеса экран охвачен языками пламени, в которых проступает двухаршинное примерно слово «Дракон».