«Ученик — учитель — ученик» — так называлась статья Г. Н. Бояджиева, напечатанная в журнале «Театр» в 1968 году. Известный театровед, историк театра и театральный критик говорил в ней о преемственности, о движении научной мысли от учителя к ученику, который в свое время тоже становится учителем. Среди тех, кого Бояджиев считал своими учениками, кого бережно растил и на кого возлагал свои особые надежды, была и Галина Холодова.
Окончив театроведческий факультет ГИТИСа, она поступила в аспирантуру по кафедре истории зарубежного театра, защитила диссертацию о современном итальянском театре, но не столько наука, сколько театральная критика стала ее жизненным призванием. В течение многих лет работая в журналах «Театр» и «Современная драматургия», она отредактировала сотни критических статей, написала десятки своих собственных, но то ли не успела, то ли не задумалась о том, чтобы оформить их как книгу. И вот теперь, когда Галины Ефимовны не стало, эта книга наконец-то появилась как результат усилий самых дорогих и близких ей людей, которые бережно собрали и представили читателю книгу ее критических работ под названием «Мой Чехов».
Конечно, многие из напечатанных здесь статей мы читали и раньше: ведь книга охватывает период профессиональной деятельности автора с начала 1970-х до 2015 года, но только собранные вместе, они дают представление о масштабах сделанного Г. Е. Холодовой, в полной мере раскрывают ее творческую личность. Читая эту книгу, видишь, как подававший некогда надежды ученик сам становится учителем, доброжелательным и мудрым наставником всех тех, кто любит театр. Уроки Галины Холодовой, дошедшие до широкого читателя благодаря участию и членов ее семьи, и ее коллег А. В. Бартошевича, А. Р. Волчанского, А. Г. Головачевой, В. В. Гульченко, М. Е. Швыдкого и других, несомненно, будут полезны и ее товарищам по творческому цеху, и начинающим, тем, кто готовится вступить в профессию театроведа.
Урок первый. Хотя книга Г. Холодовой и называется «Мой Чехов», она состоит из нескольких разделов: «Мой театр», «Моя Италия», «Мой Чехов», в совокупности представляющих все жанры критических статей. Здесь и рецензии на спектакли отечественных и зарубежных театральных трупп, и обзорные статьи, посвященные различным театральным фестивалям. В книгу вошли актерские и режиссерские портреты, включая портрет актера в одной роли («Михаил Яншин — Кузовкин»), предисловия к впервые публиковавшимся у нас пьесам Л. Пиранделло, рецензии на книги. Здесь есть статьи, посвященные театральной жизни одной пьесы («Вишневый сад» А. П. Чехова) или даже одного сценического персонажа (Лопахин), словом, в книге «Мой Чехов» представлен весь спектр подходов критики к анализу драматургии и спектакля, и в этом, пожалуй, ее подлинная уникальность. Подобная профессиональная «всеядность» доступна далеко не каждому и, как нам кажется, сама по себе достойна восхищения. Тем более что любой из представленных здесь текстов рожден не конъюнктурой повседневной театральной жизни, что, в общем-то, простительно периодическому печатному изданию, а личным выбором автора, его душевной склонностью, желанием понять и объяснить читателю всю значимость того или иного театрального явления.
Ни для кого не секрет, например, многолетняя привязанность Г. Е. Холодовой к творчеству режиссера Погребничко и театру «Около дома Станиславского». Целый ряд статей в ее книге посвящен работе именно этой театральной труппы. Здесь и портрет актрисы Лилии Загорской в интерьере ее театра («Актриса “Около”. Опыт двойного портрета»), и портрет его художественного руководителя («Загадочное искусство Юрия Погребничко. К 15-летию театра “Около дома Станиславского”»), и рецензии на поставленные им спектакли «Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад». Постигая на протяжении многих лет это сложное и отнюдь не парадное искусство, критик стремится заразить своим пониманием других. «Сижу, пишу, мучаюсь, пытаюсь… Мучителен процесс постижения трудного искусства…» — признается Холодова, стремясь разъяснить и оппозиционно настроенным по отношению к театру критикам, и будущим зрителям-читателям, из чего и как создается причудливый мир спектаклей Погребничко. И подобно тому, как из разрозненных кусочков многоцветного стекла рождается витраж, под пером критика возникает стройная концепция работы режиссера, вобравшая в себя и опыт его личной биографии, и используемые им атональные выразительные средства, и особую атмосферу в зале, куда приходят люди неслучайные, и настроения времени — словом, все, из чего слагается необычный образный строй спектаклей театра «Около дома Станиславского».
Урок второй. Показательно, что для автора этой книги нет деления театров на ведущие, давно обосновавшиеся в центре Москвы, а потому престижные, обласканные вниманием зрителей и критиков, и те, которые существуют, так сказать, «около», в тени своих титулованных соседей. В своих статьях Г. Е. Холодова пишет не только о так называемых «культовых» спектаклях, на которые ломился московский зритель разных поколений, скажем «Играем “Преступление”» К. Гинкаса в МТЮЗе, «Серсо» В. Славкина и А. Васильева в Театре на Таганке, «Шесть персонажей в поисках автора» того же Васильева в «Школе драматического искусства» и других, но и о тех, которые не имели такого шумного успеха, до которых многие из нас и не доехали, и не дошли, но и в них, как показывает Холодова, были свои режиссерские открытия, принципиальные актерские удачи. Интересен рассказ критика о чеховских «Иванове» в «Ведогонь-театре» (режиссер Карен Нерсисян), «Дяде Ване» в Калмыцком драматическом театре (режиссер В. Ханташов) и Казахском театре драмы имени М. Ауэзова (режиссер А. Мамбетов), «Вишневом саде» в La’Театре (режиссер В. Дубровицкий), спектакле «Житейские мелочи», поставленном по рассказам Чехова в Челябинском ТЮЗе, и других.
И еще одно, важное, на мой взгляд, соображение. В рецензиях Холодовой никогда не услышишь дразнящего шума премьерной суеты, в них нет упоительного торжества расположившегося в первых рядах критика, гордящегося тем, что напишет о спектакле, которого никто еще не видел. А ведь Галина Ефимовна начинала свою критическую деятельность в ту пору, когда за билетами на многие московские премьеры стояли по ночам. Ее как рецензента нередко привлекает спектакль рядовой, его жизнь во времени, длящаяся порой десятилетиями, того спектакля, на который ходит непремьерный зритель.
Образ зрителя в работах Холодовой занимает место особое. Читая ее тексты, всегда чувствуешь, что она пишет для него, при условии, что это зритель думающий, открытый, толерантный. Критик верит в то, что «зрительское восприятие не безнадежно испорчено», как сказано в одной из ее статей, что «измученный новой конъюнктурой и новой ложью зритель» обретет в театральной классике своего верного союзника, как сказано в другой. Ее задача — помочь этому зрителю разобраться в его театральных впечатлениях, ничего не навязывая, уважительно, но и без всяких снисхождений.
Урок третий. Почти в каждой критической работе Холодовой встречаются цитаты из статей ее коллег. Приступая к работе, она тщательно изучает все написанное о спектакле и нередко выносит возникшую в прессе полемику на страницы своих собственных работ, с чем-то соглашаясь, с чем-то споря. Читатель таким образом получает редкую возможность познакомиться со всем спектром существующих мнений о спектакле, причем голоса известных критиков не заглушают, а напротив, проясняют неповторимый голос автора. Внимательная ко всему, что делают ее коллеги, Галина Холодова имеет собственные критические установки. Она из тех критиков, которые всегда на стороне театра и требуют к нему непредвзятого и бережного отношения. «Критик должен избегать впадения в крайности, иначе он невольно искажает спектакль, предъявляет его (позаимствую “полюбившееся” словечко) в “обкорнанном” виде», — пишет Холодова. Себя она сравнивает с адвокатом до суда, так сказать, с «адвокатом, допущенным по ходу следствия», предупреждая, что в судьбе художника или даже целого театра пагубную роль может сыграть не министерство, не государственные органы, а общественное мнение, которое в иной ситуации может также и помочь. Сформировать это общественное мнение и берется Холодова, призывая критику понять, «что требовать и взыскивать с других легче, чем с себя, и перестать постоянно лишь высказывать недовольства, недоумения, снисходительно похлопывать отдельно взятых режиссеров, сценографов, актеров по плечу или истерически предупреждать: мол, если завтра не выдашь большого, чистого, настоящего, то… держись… Не слишком ли много хирургов среди пишущей о театре братии и не маловато ли хороших терапевтов?»
Слова эти, напечатанные почти тридцать лет тому назад, звучат сейчас актуальнее, чем прежде. Ведь «хороших терапевтов» у нас и сегодня острый дефицит, а на смену профессиональному анализу и обстоятельным критическим разборам все чаще приходят критические выступления в жанрах «скандал», «полив», «взаимные претензии», «фейсбучная разборка».
Урок четвертый. Книга Г. Е. Холодовой не случайно называется «Мой Чехов». Статьи о спектаклях по пьесам драматурга занимают две трети от общего объема напечатанных статей. В них Холодова продолжает традицию театроведов старшего поколения — Т. К. Шах-Азизовой и Б. И. Зингермана, у нее тоже есть своя «чеховиана».
Почему Чехов? Потому что Чехов для Холодовой — камертон души, любимый автор, художественный мир которого неисчерпаем как сама жизнь, а потому поддается самым разным жанровым интерпретациям — от водевиля до трагедии. Статьи Холодовой о спектаклях по пьесам Чехова охватывают огромный временной период, начиная с «Чайки» А. В. Эфроса, поставленной в Театре им. Ленинского Комсомола еще в 60-е, до спектаклей второго десятилетия XXI века. Причем нередко сквозь анализ современных критику спектаклей просвечивает знание традиции более глубокой — легендарных постановок МХТ, в работе над которыми участвовал сам Чехов.
Себя Холодова причисляет к тем поклонникам драматурга, «кто хранит многолетнюю привязанность к чеховской драматургии с ее благородным гуманистическим климатом, с ее проникнутым высшей объективностью художественным миром», а потому настороженно относится к искусственному вторжению в природу чеховского текста, что не мешает ей восхищаться спектаклями отнюдь не традиционными, предлагающими неожиданно смелые трактовки хрестоматийных текстов, такими как «Дядя Ваня» Э. Някрошюса и «Дядя Ваня» Р. Туминаса, «Чайка» Ю. Бутусова или чеховские спектакли Ю. Погребничко.
Особое место в этом разделе занимает рассказ о спектаклях театра «Международная Чеховская лаборатория» под руководством В. Гульченко. «Тайное общество у Рогожской заставы», как называет его критик, притягивает внимание Холодовой свойственной Чехову атмосферой творческого вдохновения, человеческого взаимопонимания, своего рода жертвенности. Ведь приходящие сюда актеры разных театров репетируют и участвуют в спектаклях безвозмездно, привлеченные возможностью соприкоснуться с творчеством любимого писателя. Для них, как и для автора этой книги, произведения Чехова стали частью их повседневной, но не будничной духовной жизни.
Урок пятый. Трудно перечислить всех людей театра, имена которых возникают на страницах книги Холодовой. Трудно, да и не нужно. Куда важнее, что за анализом творчества каждого из них у автора проступает время, начиная с конца 60-х, когда поколение Холодовой — детей «оттепели», младших шестидесятников, как метко называет их в своей вступительной статье А. Р. Волчанский, — входило в жизнь, и вплоть до наших дней. Образ меняющегося времени постоянно присутствует на страницах этой книги, будь то анализ русской классики на современной сцене, который автор упреждает грустным замечанием о том, что «сегодня, когда в гласности нет дефицита (но пока мало проку), все меньше становится голосов, которым хотелось бы не только внимать, но и доверять», или не буквальное, но угаданное критиком сходство доктора Стокмана в исполнении Хорена Абрамяна («Враг народа» Г. Ибсена на сцене Театра имени Г. Сундукяна) с академиком Сахаровым на трибуне Съезда народных депутатов.
Именно время, по словам Холодовой, диктует новые трактовки чеховских произведений, поэтому так важно для нее проследить сценическую жизнь пьес Чехова на протяжении нескольких десятилетий, провести грань между классической литературой и современной сценой, «которая по традиции и благодаря недавнему раскрепощению развивается в самых разных направлениях, в частности прочитывая классику весьма субъективно», как пишет автор. И здесь, утверждает Холодова, не только классик-драматург, но и «талантливый режиссер, к какому бы направлению в искусстве он ни принадлежал, тоже заслуживает к себе отношения типа “шу” — уважения к его объективно существующей духовной реальности».
«Уважение» — вот слово, которое так часто повторяется в ее статьях, обращенное и к людям театра, и к собратьям-критикам, и к зрителям-читателям. Не судить, не поучать, а уважать и помогать даже тогда, когда поставленный критиком диагноз долгих лет жизни спектаклю не сулит.
На этом можно было бы закончить, однако позволю себе небольшое лирическое отступление. В одном из залов Русского музея висит картина К. Брюллова «Итальянский полдень». На ней изображена молодая женщина, любующаяся кистью винограда, похожая, как мне всегда казалось, на Галю Холодову с ее румянцем, яркими глазами, душевной грацией и красотой. Прошли годы, в ее характере появились новые черты, определившие моральный пафос этой книги. Но и сегодня я представляю ее себе такой, какой увидела когда-то, в дни нашей общей студенческой весны, такой, как на картине «Итальянский полдень».