Несмотря на молодость, режиссер Театра имени В. Маяковского Никита Кобелев уже обрел популярность и у критики, и у зрителей своими яркими постановками, среди которых есть и классические названия: «Последние» Максима Горького, «Враг народа» Генрика Ибсена.
Пьеса Бертольта Брехта «Кавказский меловой круг» тоже безусловная классика, хотя известно не так уж и много удачных постановок этого произведения. Первоначально написанная для бродвейской сцены (в 1944 году автор находился в эмиграции в США), по ряду причин она не была поставлена в Нью-Йорке. Среди наиболее интересных сценических воплощений — спектакль в режиссуре самого Б. Брехта в «Берлинском ансамбле» (1954), спектакли Роберта Стуруа в тбилисском Театре имени Ш. Руставели (1975), Саймона Макберни в лондонском Королевском Национальном театре (1997) и Бенно Бессона в парижском Национальном театре «Ла Колин» (2001). В каких-то постановках преобладала условная манера (например, в спектакле Б. Бессона актеры играли в масках). Наиболее близкой к замыслу драматурга представляется немецкая телеэкранизация 1958 года (режиссер Франц-Петер Вирт), где актеры воплощают роли бесхитростно и естественно, декорации просты и выразительны, и все вместе способно перевернуть душу зрителя.
В своей постановке Н. Кобелев комбинирует различные современные подходы к раскрытию брехтовского содержания. Жанр верно определен как «эпическая драма», но сам режиссер в своих интервью определяет его как «роуд муви», т. е. нечто вроде «кино-одиссеи» (имеется в виду, вероятно, монтажная композиция спектакля). Кроме того, спектакль музыкальный (классическая музыка Пауля Дессау, музыкальный руководитель и аранжировщик Николай Орловский): квартет играет в оркестровой яме, а временами и на сцене. Декорации (художник-постановщик Михаил Краменко), по сегодняшней моде на отечественной сцене, громоздки, включают в себя и антресоли — второй уровень. Поначалу все сценические сооружения прикрыты красной материей, которая убирается только после сообщения о пожаре в губернаторском дворце.
Напомним, что основной сюжет представляет собой «спектакль в спектакле». Во время спора двух грузинских колхозов за плодородную долину после освобождения от нацистов (одно из сел ранее ею владело и использовало как пастбище, другое предлагает использовать ее более эффективно, посадив там фруктовые сады) рассказчик (в спектакле эту роль выразительно воплощает Сергей Рубеко) излагает старинную притчу о том, как справедливый судья присудил ребенка женщине, спасшей и вырастившей его, отобрав у матери, губернаторской жены (Дарья Повереннова), бросившей его в минуту опасности.
Как водится, пролог пьесы в спектакле опущен, остался лишь вопрос к рассказчику, который в данном случае задает рабочий сцены: «Долго ли идет представление?»
Несмотря на сокращения, спектакль продолжается добрых три с половиной часа, и причиной тому содержательность, подробность постановки. Критики всего мира много писали о том, что трудно в полной мере по-брехтовски сыграть эту пьесу. Разумеется, и в данном спектакле эта трудность не преодолена. Молодые актеры Юлия Соломатина в главной роли Грушэ Вахнадзе, спасшей ребенка, и Павел Пархоменко в роли жениха девушки, солдата Симона Хахавы, играют старательно, но несколько одномерно: ярких индивидуальностей, глубины характеров в их героях не видно. Вероятно для оживления образа солдат постоянно говорит с «кавказским» акцентом, что производит впечатление «умножения сущностей». Сюда же отнесем кепку-аэродром Жирного князя (Дмитрий Прокофьев). Эти слишком буквальные, но единичные этнографические детали, пожалуй, отвлекают зрителя от основного содержания произведения, ослабляют брехтовский «эффект очуждения». Гротескные и буффонадные элементы (например, вихляния подвыпившего Монаха в исполнении Константина Константинова) также занимают значительное место в спектакле и сдвигают баланс постановки в сторону фарсовости.
Особенно способствует крену в буффонаду блистательное исполнение роли судьи Аздака Игорем Костолевским. Образ бывшего сельского писаря, гуляки и выпивохи, в результате превратностей судьбы то едва не попадающего на виселицу, то возносящегося на должность городского судьи, не гнушающегося взятками, обрисован яркими мазками, воплощен уверенно и бесшабашно. Все второе действие почти сплошь бенефис маститого артиста. Но возникает риск вообще нивелировать горький смысл брехтовской притчи.
Спасает дело, как ни странно, тот же И. Костолевский, пронзительно поющий привезенную дедом героя из Персии горькую песню о бедствиях народа. Мастерство актера позволяет не забыть о глубокой и мудрой сути произведения великого драматурга.