Не все стимуляторы, как в телерекламе, окрыляют — иные просто выходят боком. Натурально: нарывами, наростами и прочими новообразованиями. Вроде человек стремился к лучшему, хотел стать красивее, а в ответ какой-то гриб на плече вырос. Или горб за плечами. Такие персонажи — то ли недовоплотившиеся насекомые, как из рассказа Кафки, то ли застывшие на полпути из плоти Чужие, как в фильме Ридли Скотта, — населяют спектакль Федора Павлова-Андреевича «Анданте» по пьесе Людмилы Петрушевской.
И аллюзии такого рода — лишь малая часть возможных интерпретаций, которые рождаются по ходу спектакля. Все, впрочем, на вкус и по желанию зрителя — режиссер максимально отстраняется от любых подсказок, минималистически обставляя свой спектакль: «Я учусь визуальной тишине», — говорит Павлов-Андреевич. В этом отношении «Анданте» — чистый лист крафтовой бумаги, которая выполняет, или, точнее, за- и подменяет собой здесь всю сценографию разом. Ее раскатанные чуть ли не с колосников и до условной рампы рулоны — это и декорации, и подмостки. В тон материалу и костюмы героев (художник Катя Бочавар). Или наоборот: если принять за главный цвет телесный, то мир вокруг — торжество плоти и плотского. Если же считать основным фоном песочный (персонажи путешествуют по жарким странам), тогда уже герои сливаются с пейзажем. Песочные человечки из сказок Гофмана и Андерсена, но не сыплющие песок в глаза детворе для скорого засыпания (кстати, существует и снотворный препарат «Анданте»), а пускающие уже пыль в основном себе и своему вполне уже созревшему окружению. В общем, те еще, выходит, «пузыри земли».
Сама же пьеса — о бытовой сваре между квартиранткой и внезапно нагрянувшими хозяевами, людьми, работающими где-то за рубежом, на условных Козьих островах. Хотя и начинается все вроде мирно: вернувшаяся из загранкомандировки многоопытная Юля (Юлия Шимолина) делится впечатлениями с юной Ау (Женя Борзых): «Вообще там скучно, тоска, тоска, тоска по родине. Все в черных красках. Тогда идешь в Андстрем, берешь креслице в два мальро, чтобы только никто рядом не подсел, не хватанул». Подсевшие же, выясняется, предлагают бескайты — не наркотики, а фармацевтические таблетки, дающие людям красоту, причем «не сразу, а неожиданно». «Бес-кай-ты. Бескайты бывают кви, это метвицы, пулы. А бывают цветовые, это габрио и другие там», — поучает Юля. Препараты, судя по всему, небезвредные: на левом бедре у нее какие-то непоняные вздутия, будто охватил ногу гриб-паразит. «Коготок увяз…» — возможно, намекают нам создатели спектакля. Ведь у ее появляющейся вскоре подруги Бульди (Дина Мирбоязова) эта зараза словно накипь охватила уже горло и вот-вот, похоже, покроет голову. «Она постоянная бескайтщица, — поясняет Юля. — Скоро состарится». Потом приходит Май (Борис Пертцель), похожий на улитку: странные пузыри усеяли ему всю спину и поселились в паху — он содержит одновременно обеих подруг, одну как законный муж, вторую как муж гражданский, причем им самим уже неясно, у кого из них на него прав больше. И это трио — люди крайне чистоплотные, выговаривающие квартирантке за разведенную в квартире грязь, и это еще одна из причин, по которой ее выставляют на ночь глядя вон.
Хотя соблюдая чистоту внешнюю, сами, судя по всему, не слишком блюдут чистоту нравственную — это их, опять предположим, уродливое нутро прорастает наружу. За эти «изъяны» и хватается, фигурально выражаясь, бедная Ау: ловко вывернув ситуацию наизнанку, уже сама принимается шантажировать эту шведскую семью, к финалу требуя себе определенных и весьма немалых материальных благ.
Собственно, материальное и телесное — на первом плане в «Анданте». Именно самодостаточная телесность выставлена в спектакле напоказ: Павлов-Андреевич представляет не просто тело во всей своей интенсивности, но и те последствия, которые зацикленность на ней влечет. Грубо говоря, не рифмует, но скрещивает консюмеризм с костюмерством, наглядным выражением чего становятся те самые наросты. Вообще костюмы в «Анданте», выполняющие еще и роль реквизита и декораций — тема довольно обширная и все же отдельная. Ведь если всем этим тут увлечься, то можно напрочь увязнуть, как в не имеющей конца «Книге песка» из рассказа Борхеса. Вряд ли сам Павлов-Андреевич к таким раскладкам своего спектакля вообще стремился: «Кто кому бабушка, мама, любовница, мне это неважно, мне очень важен ритм», — как заметил он в одном из интервью по поводу своей предыдущей, трехлетней давности работы «Танго-квадрат», также по тексту своей матери и тоже в Центре Мейерхольда. Но тогда он только придумал, нащупал свой «драмтанец» — спорную, признается сам режиссер, территорию, где «драматический театр может разговаривать через конечности артистов», а уже здесь, в «Анданте», пустил его «без остановки».
«Драмтанец без остановки» — подзаголовок спектакля, в котором свои реплики актеры выдают ровно и четко на бегу иль на ходу, выделывая при этом еще и незамысловатые па. Виртуозности современного танца здесь нет, есть строгая партитура простых движений (хореография Павлова-Андреевича, хореограф-консультант Дина Хусейн). Здесь создается впечатление безупречной работы марионеток, затем только озвученных реальными людьми. И рождается ощущение того, как здесь «ноги стучат свой текст» — эффект, которого и добивался сам режиссер. А ведь в этой пьесе Петрушевской обращает на себя внимание не сюжет в первую очередь, а язык: текст полон замысловатых и остроумно обыгранных неологизмов («метвицы», «пулы» etc.), здесь слово цепляется за слово, а плотность словесного ряда такова, что роднит пьесу с поэтическим произведением. И эту поэзию так же вытанцовывают в «Анданте», где «музыка слов» и «музыка тела» не метафоры, а один из действенных режиссерских приемов: в спектакле нет ни музыкального, ни иного заранее записанного звукового сопровождения, а весь саунд создается за счет аранжировки звукоподражательных фраз и ритмов тела — от привычного, идущего основной темой, топота босых ног до разной интенсивности хлопков, шлепков и почесываний, и все это в итоге складывается в композиции в фанк- или хип-хоп-стиле.
Все эти словесные «узоры на канве движений» и сценический ритм в целом исследовал еще Мейерхольд, но не в случае Павлова-Андреевича говорить о какой-либо театральной преемственности. Ту же «Анданте» на сцене он видел в детстве и в знаменитой постановке «Квартира Коломбины» Романа Виктюка с Лией Ахеджаковой в главной роли («Современник», 1985). Но свой спектакль, тут стоит напомнить, он делает с чистым листом и с чистого листа. Хотя не столь уж и в отрыве от общего процесса: драмтанец уже прочно прописывают по ведомству постдраматического театра со всеми присущими тому признаками и свойствами. Впрочем, «хоть горшком назови» — свои постановки Павлов-Андреевич вообще выпускает под маркой проекта featr, в самом названии которого — микс английских слов «театр», «мастерство» и «ловкость».
И ловкость его в том, что если все тот же постдраматический театр в своем развитии, как указал еще Леман, шел дальше и дальше от интеллигибельной структуры к выражению крайней телесности, а после к ней же через телесность возвращался, то Павлов-Андреевич делает все это сразу и крайне радикально, разворачиваясь не просто к смыслу, выраженному в слове, а прихватывая еще заумь и прочее, памятное еще по историческому авангарду слово- и звуко-творчество. Но самое, пожалуй, интересное в этих опытах то, что запущенные им в работу тексты, написанные и в прошлую эпоху, и о прошлой эпохе, вновь начинают опережать время: так, если сегодня написанная в 75-м пьеса «Анданте» видится как явная пародия на преобладающий в обществе молодежный тренд и культ молодости вообще, то завтра, вполне вероятно, она обернется уже антиутопией. А ведь драмтанец-то — без остановки…