Петрушевская на восьмом десятке живет так, как дай бог молодым. Она играет в собственном театрике «Кабаре одного автора». Поет лучшие песни XX века в собственных переводах. А также делает картонных кукол и исполняет рэп. Создала «Студию ручного труда», в которой самостоятельно рисует мультфильмы. А еще она любит сама мастерить фантастические шляпы, без которых не выходит на сцену. Сразу видно: это женщина бунтарского племени. Что подтверждено ее биографией: после премьеры «Уроков музыки» в постановке Виктюка Студенческий театр МГУ разогнали. Отдел рецензирования на телевидении, где работала Петрушевская, после жалоб главредов расформировали.
— Это все ваш независимый характер, Людмила Стефановна?
— «Уроки музыки» были ничем не страшней толстовской пьесы «Власть тьмы», деревенских рассказов Чехова и Бунина, да и при Брежневе была разрешена правдивая по деталям деревенская проза Белова, Абрамова, Астафьева — правда, с идеальными образами главных героев. Но город молчал. В городе жила власть, там должно было быть все как в кино. Помню, я даже написала укоризненное письмо Твардовскому, главному редактору «Нового мира», который вынул из верстки мои три рассказа. Но не отправила. Я писала о городе то, чего никто не читал, хотя все всё знали, и это был для них как бы наш общий вопль правды. Наконец-то. Поэтому мои рассказы, а потом и пьесы начали ходить по стране.
— Вы пришли как драматург с «новой волной», и ваши пьесы со стороны власти встречали самое большое сопротивление. Пьесы Арро, Галина, Казанцева, Разумовской, по-моему, проходили легче. А ведь вы не призывали к свержению строя. Вы живописали жизнь как она есть, пастозно, густыми мазками. Говорят, из-за ваших пьес появилось слово «чернуха»?
— Нет, я ни с какой волной не пришла. Мне в январе 1972 года позвонил из МХАТа Михаил Анатольевич Горюнов (актер, автор инсценировок, режиссер. — С. Н.), которому редактор Инна Борисова, моя крестная в литературе, дала в журнале «Новый мир» почитать пачку моих неопубликованных рассказов, и он по своему выбору, без согласия главного режиссера попросил такого непечатного автора написать для них пьесу. В 1973 году в апреле я закончила «Уроки музыки», их прочел Олег Николаевич Ефремов и спросил, нет ли у меня чего-то еще… Понял, что почем: «Уроки» получили разрешение только через десять лет. 21 декабря 1973 года я написала «Чинзано», а потом пришла в Арбузовскую студию, 17 марта написала «Лестничную клетку», 5 мая «Любовь» и затем все остальные пьесы. Да, а словцо «чернуха» родилось, по-моему, от формулировки «очернение советской действительности», вроде эта фраза из доклада секретаря ЦК по идеологии, именно по моему поводу, а фамилия его была, как ни странно, Черненко. Повод же был такой: тогда, в 1983 году, в серии «Для художественной самодеятельности» вышла наша с Виктором Славкиным книжечка «Одноактные пьесы», где и были впервые опубликованы «Уроки музыки» и «Лестничная клетка».
— Я слышала, что редактор серии Инна Давыдовна Громова была за это уволена.
— Тут же зашумели парторганы, собрали специальное заседание. Но наш учитель Арбузов удовлетворенно сказал: «Все, поезд ушел».
— Мне жаль, что вы перестали писать пьесы. А можно узнать почему?
— Да не перестала. В моей только вышедшей книге «Санаториум» пять новых, еще несколько сидят в компьютере, среди них «Танго-квадрат» и «Любимая», и вообще где-то бродят «Сорок четвертый» и «Птица чайка»…
— В театре «ОКОЛО дома Станиславского» дипломник Юрия Погребничко поставил вашу пьесу 1977 года «День рождения Смирновой». Молодой режиссер Максим Солопов появился на свет позже пьесы. Вы писали ее, когда на дворе было другое тысячелетие и совершенно другая жизнь. Но оказалось, пьеса не устарела и звучит современно. Могли ли вы предположить, когда писали, что действительность так изменится? И что ваша драматургия переживет свою эпоху?
— Ни о чем подобном я даже и не думала. «День рождения Смирновой» написала в 1977 году. Меня вызвал Олег Николаевич Ефремов, до которого докатились слухи о «Чинзано» (его репетировали тайно в «Современнике» Олег Даль с Валентином Никулиным). Ефремов, ознакомившись, видимо, с текстом, сказал мне: «Разве это пьеса? Двадцать страниц. Напишите еще». — «Что бабы пьют?» — «Ну». — «И одна другой говорит: учти, вчера я ночевала у тебя?» «Ну», — отвечал Олег Николаевич, развеселившись. Ну и я по дороге домой подумала: «Сейчас напишу, но такое, что ты никогда в жизни не поставишь». Так и произошло. Эти обе пьесы поставили в Таллине, в Молодежном театре, и получили «лит», разрешение цензуры на весь СССР. Меня они выдали за эстонку польского происхождения.
— Вы строитель своего собственного языка. Мне ужасно понравилась ваша фраза: «Шарф буквально наобум выхитрил у библиотечной гардеробщицы». Потрясающее слово «выхитрил» — выманил хитростью! У вас много слов собственного изобретения?
— Это уж я не считала. Разве что «Пуськи бятые» — семнадцать текстов на несуществующем языке. Но никто не посчитал еще, сколько в них слов.
— Это лингвистические упражнения вроде «глокой куздры», а не разговорная речь. А как сценарист гениального фильма «Сказка сказок» вы показали умение обходиться почти без слов. Кстати, можно ли увидеть ваши мультфильмы, сделанные уже без Норштейна, про которые вы говорите, что «они плохо нарисованы, коряво написаны, но можно смеяться»?
— Да, я как раз решила, что надо устроить такой вечер, а перед тем пройтись по ним и посмотреть все. Может, сделаю новые — по моим комиксам. Но ведь каждый фильм — месяц работы по одиннадцать часов в день…
— Ваши сказки почти все — страшилки. Напоминают те ужасы, которые в детстве мы рассказывали друг другу в пионерлагере перед сном. Для какого читателя вы их пишете?
— Вы, видимо, читали «Жила-была женщина, которая хотела убить ребенка своей соседки» или «Где я была». Но это не сказки. Это мистические истории, похожие на городской фольклор. А у меня больше трехсот сказок с хорошим концом…
— В вашем «Городе света» есть фраза: «Жизнь надо прожить так, чтобы было мучительно приятно». У вас получается?
— Я еще не прожила жизнь, аллё. Мне только семьдесят восемь.
— Так я и не говорю «получилось», я сказала «получается».
— Хожу вот, качаюсь на бесплатных тренажерах. Большие планы, гастроли — зовут в Гренобль, Юрмалу, Саратов, и в Москве предлагают концерты. Новые пьесы пошли к актерам, всех почему-то заинтересовало «Газбу», пьеса на двоих — где женщина наняла себе мужчину, чтобы зачать ребенка. Впереди премьеры, вот у вас в театре «ОКОЛО». Новую песню сочиняю, «Скажите, каракатица», это буги-вуги. Только что была моя выставка абсурдистская «До завтра пять дней», была выставка обнаженки «Нюш няш». Премьера спектакля «Анданте» в конце мая прошла в Театральном центре Мейерхольда (режиссер мой сын Федя Павлов-Андреевич). Ездила в июне с концертами в Калугу, в Лондон, в Екатеринбург. В Лондоне и Нью-Йорке через полгода выйдет моя книжка «Маленькая девочка из “Метрополя”», издательство «Penguin».
Большие планы есть, связанные с сиротами-инвалидами в маленьком городе Порхове Псковской области — помочь им, закончить документальный фильм о том благотворительном негосударственном обществе «ПРОБО Росток», которое спасло около ста инвалидов Порхова от психоневрологических интернатов, где убогие погребены как в концлагере…
— Я так понимаю, что ваши концерты — это в их пользу. Но вот вы выступаете с песнями, поете свой вариант «Лили Марлен». Помимо Иосифа Бродского эту песню переводили Сергей Шатров, Наталья Краубнер. И это песня мужчины, солдата, ушедшего на войну. А вы поете от имени женщины. И «Чаттануга», песня из вашего репертуара, переводилась не раз. И это тоже мужская песня. Притом что вы женщина до мозга костей. Это подтверждают ваши самосочиненные ювелирные штучки, ваша любовь к фантастическим шляпам.
— Нет, я в определенных случаях переводчик. Этим я много лет зарабатывала, когда была запрещена. И я как раз написала в «Лили Марлен» текст от имени парня: «Вечер наступает, фонари горят. Тихо ожидает молодой солдат. Шепчет он имя, как во сне: Лили Марлен, приди ко мне», в «Ютьюбе» это есть в моем исполнении. И я точно перевела «Чаттанугу» — это же песенка простого работяги. Помните, парень, поющий в фильме, одет иначе, чем оркестранты, и носит бейсболку задом наперед… «Пацаны, что спрошу: я взял билет до Чаттануги, и на каком же пути та таратайка (в оригинале “чу-чу”) пыхтит? На девятом, о’кей, возьми-ка, парень, щетки в руки и мне ботинки почисть, чтобы сверкали в пути. После Пенсильвании пойдет Балтимор, беру журнал и в ресторан иду, боже мой. Яичница с беконом, и снова по вагонам, Каролину мы проехали, прости-прощай. Трали-вали, выпьем в баре, все путем. Теннесси, родимый штат, пошел за окном — а вот и Чаттануга, и там стоит подруга, сегодня вечеринка и туда мы пойдем». Рассказываю так подробно, потому что веселилась, работая над этим номером, — я же там сделала преамбулу в виде своего сочинения «Анна Каренина обгоняет паровоз». Это есть в Сети с нелестными комментариями…
Ищу на «Ютьюбе» ее выступления. Когда Петрушевская поет «Чаттанугу», она проигрывает песню как спектакль. Неважно, что на ней аристократичная черная юбка до земли, отороченные мехом накидка и широкополая шляпа. Она перевоплощается в парня, вообразившего себя этаким королем: ведь он едет на поезде к своей девушке и цедит через губу пацану на станции, чтобы тот надраил его ботинки.
Петрушевская мечтала стать певицей, но поступила на журфак МГУ и занялась журналистикой. А потом прозой, а потом стала писать пьесы. А еще потом — сказки и сочинять мультфильмы. Какая страсть в ней преобладает, знает в данный момент только она сама. О себе Людмила Стефановна говорит: «Я — человек театра. Сцена — это волшебство!» И этот трюизм звучит как откровение.