В темноте начинают высвечиваться лестницы, переходы, перегородки. Луч света выхватывает в вышине иконы и знаменитые картины на библейские темы. Доминирующие мотивы — семья, родители и дети. И главный среди них — сюжет библейской притчи о блудном сыне.
Некий человек во фрачном наряде и цилиндре поднимается к этим картинам — именно он высвечивал их, акцентируя наше внимание на той или иной. Потом зажигается общий свет, и этот человек начинает рассказывать нам историю станционного смотрителя и его дочери. Собственно, то затемняющееся, то высветляющееся пространство — это и есть своеобразный материализованный необъятный мир памяти о случившемся и сочинения связной версии того, что было. А рассказчик своим повествованием как бы открывает, овеществляет и оживляет для нас все то, что живет в мистическом, потустороннем мире его памяти и воображения.
Рассказчик в спектакле “Станционный смотритель” по одной из “Повестей Белкина” Пушкина — “дирижер” всех событий. Силой своего воображения он вызывает их из небытия, а силой слова, интонациями речи как бы дает им дополнительную трактовку.
На этом прямом, открытом приеме режиссер-постановщик Максим Астафьев, как на стержне, выстраивает свой спектакль, основанный не на пьесе, а на прозе. Но возникающая череда эпизодов-событий – не просто ряд иллюстраций к повествованию. Само действо, визуально-пластическое (хореограф Александр Пучков), соединяющее условные и гротескные приемы с тонко нюансированной, подробной психологической проработкой характеров персонажей, их поведения и общения, то идет в параллель словесному рассказу, то сливается с ним (и тогда Рассказчик становится одним из участников), то звучит контрапунктом.
Сценограф и художник по костюмам Анжелика Бажина выстраивает на переднем плане помосты с минимумом мебели. Длинные доски, то включаемые в помост, то опирающиеся на конструкцию-раму, протянувшуюся вдоль всего заднего плана. Раздвигаемые рамки-панели. Затягивающий их материал, тоном под старинную кожу или страницы старинных рукописей) — то как экраны, то как завеса, которую затем срывают. За этой завесой перемещаются персонажи — то как тени-силуэты в полумраке, то как активные персоны, готовые включиться в события.
Резкий, приземленно-грубоватый, но молчаливо чуткий и внимательный, терпеливый и доверчивый смотритель ямской станции Семен Вырин (Владимир Громов) в промежутке между нахлестом событий присаживается на лежанку и читает вслух по старинному фолианту притчу о блудном сыне.
Мелькают проезжие, приезжие. Является в каком-то несообразно броском и залихватском наряде гусар Минский (Иван Дорохов). Чуть нагловатый, этакий утонченно-франтоватый мужлан. Но ловко углядывающий детали и суть и несколько прямолинейно, но очень умело выстраивающий интригу со своей болезнью и охмурением Дуни. Он-то сразу углядел, что за роскошное сокровище эта дочь станционного смотрителя.
Дуня (Анна Бекчанова) — тонкая, гибкая, то очень тихая, то стремительная. Она такая, что мы сразу понимаем правоту характеристики, данной ей Рассказчиком. Эта Дуня действительно может увлечь собою любого. Такую Дуню будет боготворить отец. Ею будут восхищаться даже проезжие богатые и удачливые дамы. Из-за нее одной на эту станцию будут заворачивать и задерживаться здесь проезжающие. Она трогательна, она восхищает и привлекает.
По мере разворачивания истории об улещивании и сманивании юной бедной красотки богатым блестящим кавалером возникают эпизоды мнимой болезни Минского, участия доктора в этом обмане, скитаний смотрителя в поисках дочери, его встречи с Минским, подкупа со стороны соблазнителя и брезгливого отказа от его денег. Пародийно-танцевально-опереточные эпизоды с красотками в трактирах большого города больших соблазнов. Это как бы нарезка эпизодов из какого-то гротескного сериала о соблазнах и обманах жизни, о завлекательных ловушках судьбы.
Но все это антураж. Обрамление главного смысла, которое все больше увлекает зрителей, заставляет неотрывно следить за постепенно нарастающим в темпе и ритме сюжетом — и исподволь открывает главный смысл этого сюжета.
А он заключается именно в параллелях с историей блудного сына. Да, дети имеют полное право на иную долю, чем родители. Да, родители порой в своей любви слепо не замечают истинных достоинств своих детей и не понимают, какое будущее могло бы быть им уготовано. Да, из родного дома надо вовремя уходить и строить свою жизнь. Свой дом. И все же, и все же...
Соблазнитель Минский оказался достойным кавалером и мужчиной. Он с Дуней выстроил добропорядочную семью, хотя и начал с обмана. Но спесь свою не преодолел, и вслед за ним Дуня застеснялась своего бедного и простого отца. Отрезала себя от него, забыла о нем.
Классическая история при всем гротескно-пародийном облике нарядов, все же отсылающем к давним эпохам, не выглядит рассказом об историческом прошлом. Она о наших днях. О соблазне успехом, броскости и манкости светского гламура, жажде благополучия любой ценой. Тем самым о вечном: как на этом пути переступают через тех, без кого не было бы этого начала. И забывают о них. И как настигает вдруг на вершине успеха, блеска и благополучия горечь осознания утраты и боль раскаяния.
Понятно, что на этот спектакль по русской классике, включенной в школьную программу, много билетов распространяется в школах. Собственно, проходят и целевые показы. В зале полно подростков от 12 до 14 лет. Их с трудом заставляют выключить все гаджеты. Поначалу школьники просто с любопытством перешептываются и шушукаются: темные они по части библейских притч и истории блудного сына. И картины на эту тему небось видят впервые и потому разглядывают их с холодным любопытством. Но ближе к середине спектакля умело выстроенный яркий визуальный ряд затягивает их. А затем они уже захвачены происходящим, и их внимание и сочувствие в полной власти режиссера и актеров.
Зал сидит, можно сказать, не дыша. Хотя кто-то из непробиваемых и неподдающихся (а на самом деле испуганных и смущенных тем, что их душа отзывается на вот это самое “грузилово”) хихикает и пытается комментировать. Но вскоре и они затихают.
Ближе к финалу и девчонки, и мальчишки уже откровенно сочувствуют и Дуне, и — особенно! — родителю, ее отцу. То там, то тут в темноте зала слышно шмыганье и хлюпанье. Это внешние признаки того действа, тех событий, которые сейчас, пробужденные театром, разыгрываются в душах юных зрителей, бог знает чего насмотревшихся на телеэкранах и закаленных Интернетом.
В финале потерянный, оскорбленный, уничтоженный, забытый, с горя спившийся отец просто исчезает, растворяется во мраке. Дуня — богатая, успешная дама, мать троих детей, владелица большого и хорошо устроенного дома — приникает к могиле отца. Действие замирает... и тут уж многие девчонки откровенно утирают слезы.
Намеренно не пишу о каких-то недочетах и недоделках спектакля, о каких-то сбоях в актерской игре. Потому что в этом случае гораздо важнее “последействие” уже у гардероба. Один из мальчишек спрашивает одноклассницу: “Ну что, кажись, ты плакала?” — и при этом он и его приятели сочувственно улыбаются.